Россия на краю. Воображаемые географии и постсоветская идентичность

Эти тексты помогали мне переносить [последние восемь лет], помещая себя в более широкое европейское культурное пространство. Оно пока не осознается большинством моих сограждан как внутренне им присущее, многие аспекты открытости еще травматичны, но я далеко не единственный, кто в нем живет.

[Рыклин 2003]

Над Россией медленно опускается культурный железный занавес…

[Рыклин 2006]

Призрак бродит по России, призрак религиозного национализма и нетерпимости…

[Рыклин 2006]

[65]

Вернувшись в Берлин в январе 1927 года после двухмесячного пребывания в Москве, В. Беньямин язвительно писал о родном городе:

Для приезжающего из Москвы Берлин – мертвый город. Люди на улице кажутся безнадежно обособленными, от одного до другого очень далеко, и каждый из них одинок на своем участке улицы… Новый взгляд на город, как и новый взгляд на людей, напоминают обретение нового духовного состояния: все это несомненный результат поездки в Россию [Беньямин 2012: 179].

Почти 75 лет спустя, в 2001 году, видный российский философ М. Рыклин почувствовал похожее отчуждение, вернувшись в свою родную Москву после долгого пребывания в Берлине:

Теперь, прилетая из Берлина, я то же самое [что видел Беньямин в Берлине] замечаю на улицах Москвы: машин на улицах больше, чем людей, пахнет плохим бензином, прохожие отчуждены друг от друга, в метро преобладают хмурые, неулыбающиеся лица. Нынешняя столица России – самый отчужденный от себя город, в каком мне приходилось жить (ПЛ, 260).

Михаила Рыклина (р. 1948) можно назвать «новым западником» в постсоветском русском мире, все более и более наполняемом заново открытыми фантазмами правого: неонационализмом, неославянофильством, неофашизмом и неоевразийством[66]. В атмосфере мракобесия и ультранационализма, окутывающей Россию с конца 1990-х годов, оказавшиеся в сложном положении группы, приверженные социальной, культурной и религиозной терпимости, могут найти в Рыклине принципиального, хотя и эзотеричного, союзника. В отличие от своих ультраконсервативных современников, которые нередко видят в другой ранее имперской и тоталитарной европейской столице – Берлине – компонент восстановленной имперской сети городов и государств, для Рыклина это образец постимперских, посттоталитарных альтернатив империи. С помощью своей концепции постимперского Берлина Рыклин сопротивляется правым тенденциям к очередному воплощению массового конформизма и авторитарного правления. В отличие от Дугина, в проекте которого Берлин – самый западный город на оси, соединяющей главные континентальные мировые центры, Берлин, Токио (sic) и Тегеран, с Москвой как центром власти, Рыклин рассматривает Берлин как «возвращение в реальный мир»: «Берлин во многом восполняет в моей жизни недостаток “реальности”, который столь остро чувствуется в Москве» (ПЛ, 260)[67].

В этой главе мы исследуем пути Рыклина в поисках неавторитарной русской идентичности. Наши вехи в этом поиске – психогеографические метафоры, которые он использует для исследования кризиса нынешней русской идентичности и создания психологической основы для нового национального самопонимания. Особый интерес представляют его понимание «центра», «границы» и «Запада». Рыклин преследует две основные цели. Первая состоит в том, чтобы переосмыслить Москву как центр после того, как она десятилетиями служила излюбленной сталинизмом площадкой для, по выражению Рыклина, принудительного массового «ликования». Во-вторых, Рыклин подвергает психоанализу себя самого, изучает свою личность, исследуя те стороны своего опыта, которым он обязан своей индивидуальностью, и диагностируя в собственном подсознании механизм советского менталитета.