Россия на распутье: Историко-публицистические статьи

Полицейский надзор, однако, был не в состоянии остановить действие живого фермента мысли. В то время, когда Николай I считал себя всемогущим в своей империи, ученые и литераторы уклонились от официального руководства и строили новый мир свободы в своих исследованиях и аудиториях. И весьма знаменательно для этого пробуждающегося философского сознания, что вопросом, наиболее горячо обсуждаемым этими пионерами политической мысли, была проблема отношений между западными и восточными, европейскими и национальными идеалами.

Защитники национальной культуры были не меньше осведомлены о западном знании, чем их оппоненты. Ведущие славянофилы, как их стали называть, такие как Киреевский, Хомяков, Аксаков, Самарин, были блестящими учеными и прекрасно ориентировались в немецкой метафизике и французской политической литературе. Но они отвергали склонность копировать западные образцы, присваивать готовые идеи из Англии, Франции или Америки. Они не хотели даже согласиться с умеренными западниками, что Россия должна учиться у ее прогрессивных соседей умениям и навыкам цивилизованной жизни. Один из главных лидеров западников Н. Станкевич выразил цель своей группы в примечательном предложении: «Надобно стремиться к человеческому, свое будет поневоле»712. Славянофилы, напротив, выдвигали задачу открыть тайну национальных особенностей. Их рассуждения страдали от обычного недостатка самосознания – в них чувствовался привкус предвзятости и исключительности. Но они заслуживают внимания, потому что в них выражаются в преувеличенном виде искренние чувства, антипатии и чаяния русских националистов.

Каждый из ведущих славянофилов выразил по одной излюбленной идее.

Для Ивана Киреевского было бесспорным то, что изменить ход национальной эволюции невозможно, как невозможно заменить кости взрослого организма. Нация была живым существом и не могла быть подвергнута механической реконструкции. Киреевский отрицал право западной цивилизации выражать презрительное превосходство по отношению к простой культуре русского народа. Он утверждал, что последний обладает более цельным чувством гуманности как всеохватывающей духовной силой. Это чувство наиболее полно выразилось для него в религии, которая, как думал он, была разрушена на Западе. От единства веры и знания, теории и практики отказались ради либерального прогресса, ради машин и торговли, ради всевозможных внешних усовершенствований и улучшений, которые в лучшем случае только средства, но не цель. Если эти вспомогательные элементы восторжествуют над главной и единственной вещью, имеющей смысл, – духовным самосознанием человека, они превратятся в идолов, они породят бесплодное идолопоклонство.

Для Хомякова это утверждение религиозной жажды русского народа стало основой для разработки апологии православной восточной церкви. Копья его диалектики были направлены, с одной стороны, в римский католицизм с его преувеличенной церковной властью, его подчинением мысли внешней дисциплине, с другой – в протестантизм с его разрушительными, индивидуалистическими тенденциями. Он провозглашал, что восточное православие реализует идеал всеобщей церкви как синтез «единства и свободы в любви». Прекрасная формула, единственным недостатком которой являлось то, что она едва ли соответствовала практике российского церковно-государственного устройства, подчиненного русской бюрократии. В случае с главным учеником Хомякова – Юрием Самариным – абстрактная формула уступает место благоговению перед невыразимой, органической верой простого народа, перед его инстинктивным томлением по Божьей милости и справедливости, и, несомненно, именно в этом эмоциональном аспекте религиозная жизнь России, так же как и других стран, находит свои наиболее прочные корни и лучшее оправдание. Мы бы могли добавить, возможно, что именно эта инстинктивная вера сохраняется и сейчас вопреки всем катастрофам и временному упадку. Полусветская организация национальной церкви была разрушена беспощадными преследованиями христиан, но тираны не смогли уничтожить эмоциональную сторону религии, которая все еще сильна и фактически усиливается и очищается в это время скорби и испытания.

Политические размышления Константина Аксакова являются столь же пророческими, сколь и парадоксальными. Он подчеркивал безразличие русского народа к правительственным учреждениям и правовым формам. Он открыл в русской истории особенный дуализм – сочетание более или менее чужеземного правящего класса с массой народа: народ не интересует власть и принуждение, но его удовлетворяет свободное выражение мнения по важным для всех предметам. С точки зрения славянофилов, западные методы, введенные Петром Великим и его последователями, деспотическим и односторонним выражением внешнего правления противоречили самым глубинным национальным инстинктам – реакция отторжения государственной власти и западного империализма должна была последовать обязательно.