Россия – наша любовь

Как мы уже писали, письма Татьяны Осоргиной обычно были информативными и редко в них было место для аналитики. Ее нужно было на это подвигнуть. На наш вопрос о месте Бунина во французской культуре она ответила в письме от 3 августа 1974 года, что «никаких особенных связей у Бунина с французскими писателями не было, он плохо знал французский язык и жил очень изолированно. Да и Франция им не интересовалась; был момент интереса в связи с получением им Нобелевской премии, но это очень скоро прошло. Вы ждете установления какого-то влияния на его творчество? Это Ваше дело, я лично его не вижу».

Когда наступили годы горбачевской перестройки, вдруг различные издательства вспомнили о замалчиваемом десятилетиями творчестве эмигрантов, в том числе о творчестве Михаила Осоргина. Татьяна Алексеевна отреагировала на это нетипичным образом. В письме от 14 декабря 1988 года она сообщала, что «не очень склонна принимать все с радостью. Мои друзья в Москве меня упрекают, но я даже публикациям книг М. А. [Михаила Андреевича] не радуюсь. Мне кажется ненормальным, что его буквально сейчас разрывают на части. Сивцев Вражек, возможно, выйдет сразу в трех разных издательствах (если успеет выйти!) и еще будет печататься в большом провинциальном журнале. Как-то мне от этого грустно. Другое дело, Ласунский, я с ним переписываюсь уже 11 лет, и он медленно и верно пробил стену и далее делает намеченное им давно дело».

Речь идет об Олеге Ласунском из Воронежа, в т. ч. специалисте по творчеству Андрея Платонова и в принципе истории своего города и его культуры, филологе и библиофиле, который независимо от конъюнктуры годами занимался наследием Михаила Осоргина, тем самым завоевав теплое отношение Татьяны Алексеевны. Опубликованные Ласунским в 1989 году в издательстве «Книга» «Заметки старого книгоеда» Михаила Осоргина с его вступительной статьей – это свидетельство колоссальных знаний как редактора, так и писателя, который годами на страницах эмиграционного издания вел прекраснейшие беседы на разные темы о давнем культурном прошлом России. Как оказалось, наша переписка с Олегом Ласунским и Татьяной Алексеевной происходила в одни и те же годы, мы узнали об этом лишь, когда этим можно было открыто похвалиться.

Подобным образом дело обстояло и с Юной Зек, женой полониста Семёна Ланды, также хорошей знакомой Осоргиной.

Отдельной темой в плодотворной, неутомимой деятельности Татьяны Осоргиной была ее работа на ниве образования, которой она также посвятила многие годы, а именно – преподавание русского языка. Она воспитала целое поколение французских русистов. Некоторые из них впоследствии заявили о себе широкой французской аудитории, например, Жак Катто, автор фундаментальной работы о Достоевском, отмеченной престижными наградами. Татьяна Осоргина внимательно следила за каждым шагом своих учеников, волновалась за них и с радостью сообщала об их последующих успехах. Ее ученики должны написать о заслугах Татьяны Осоргиной как преподавателя. В дополнение ко всем своим начинаниям, имевшим непреходящую научную ценность, она была учителем – учителем достойной жизни. Эти слова звучат, возможно, напыщенно. Однако другие на ум не приходят.

От дома к дому, от письма к письму

Родители Вени

Перед отъездом наши родственники, друзья и знакомые давали нам рекомендательные письма и адреса близких им людей, у которых мы могли в случае надобности найти приют или приятно провести свободный вечер. Благодаря этому мы узнали еще одно обличье столицы – мы побывали в домах так называемых простых людей, хотя, конечно, их тоже нельзя отнести к усредненному большинству (а с жизнью рабочих, и тем более крестьян мы так и не познакомились). В первый раз мы остановились надолго у родителей Вени, с которой я познакомилась в Варшаве, когда в рамках репатриации при Гомулке она приехала в столицу с мужем, сыном Алешей и свекровью, моей тетей. В Москве у них было три комнаты с большой кухней и холлом на улице Колодезной в районе Сокольников. Квартира была просторная, с лучевой планировкой, но без ванной комнаты. Хозяева – Нина Соломоновна и Исай Вениаминович Офины были уже на пенсии. Двери их квартиры были действительно всегда открыты: постоянно кто-то приезжал, ночевал, возвращался к себе в провинцию с покупками. (Москва тогда была огромным продуктовым и промтоварным магазином; сюда каждое утро приезжали т. н. мешочники – приезжие, которые закупались теми продуктами, которые нельзя было купить там, где они жили.) Невозможно было воспользоваться телефоном – постоянно кто-то звонил, или хозяева звонили кому-то, всегда готовые прийти на помощь, будь то больной или нуждающийся. Мы останавливались у них несколько раз. Воистину их доброте не было предела.