Россия – наша любовь

На телефоне дежурила очень милая, но любопытная пани Зося, знавшая почти все о каждом из нас и охотно вступавшая в разные беседы. Она часто дежурила со своим любимейшим двортерьером. Я сама с радостью с ней болтала до тех пор, пока на горизонте не появилась новая завкадрами Веслава Салях и не взяла в оборот наивную телефонистку. Пани Зося, однако, продолжала опекать всех стариков в Старом городе и была известна своим добрым сердцем.

Мы прекрасно понимали, что наши телефоны прослушивались. Мы знали, что это касается как домашних, так и служебных телефонов. Когда после Октября так называемые персональные данные в Министерстве образования и науки были доступны для просмотра в течение какого-то времени, некоторые обнаружили в них доносы коллег (конечно, это было ничто по сравнению с личными делами-«папками», создаваемыми органами госбезопасности). Однако ни я, ни Ренэ даже не потрудились ознакомиться с этой конфиденциальной информацией. Зачем это знать? Позже слежка усилилась. Пришли даже электрики, чтобы установить новые двойные розетки. Затем «наши» члены «Солидарности» проверяли, где есть прослушка, но… этим занялся, в частности, симпатичный коллега М., – как выяснилось позднее, – тайный сотрудник, которого самого «установили» в институте. Не удивительно, что ничего не было обнаружено. Но это все давние времена, а подозрение не было окончательно доказано. К удивлению всех нас и огорчению своих учеников с 1963 года постоянным осведомителем о том, что происходит в Институте истории ПАН и Лодзинском университете, оказался всеми уважаемый профессор Анджей Феликс Грабский, псевдоним Ясон, который без сопротивления и даже охотно связывался со своим начальством вплоть до 1987 года, когда из-за многочисленных обязанностей встречи с ним стали менее частыми; тем не менее, он и тогда смог передать «серию интересных сведений и указаний»[85].

Прослушивание наших телефонов было подтверждено наводящим на размышления случаем. Крыся Мужиновская обычно сопровождала немцев. Однако однажды, хотя ее не было в списке сопровождавших, ей пришлось заменить свою заболевшую коллегу. Встретив гостя, она позвонила мне и, расстроенная, рассказала, что не может освободиться от впечатления, что он еще вчера носил нацистскую форму. Мы долго разговаривали, у нас обеих было много воспоминаний об оккупации. И тут вдруг Кристину вызывают в дворец Мостовских[86], где расспрашивают о прибывшем немце. Было очевидно, что это могло быть вызвано только нашей болтовней по телефону.

Первоначально институт был молодым, а кадровые сотрудники – пожилыми, хотя все-таки с ним сотрудничали и Ванда Мощеньская и Юзеф Серадзский, из Кракова на заседания ученого совета приезжал профессор Казимеж Лепшиц. Витольду Куле не было и сорока лет. Большинству из нас было чуть больше 20 лет, и кроме подготовки диссертаций все занимались подраставшими детьми. Ежегодно для них устраивалась рождественская елка – в зале имени Лелевеля стулья сдвигали к стене, раздавали подарки и сладости, а профессор Богуслав Лесьнодорский отвечал за игры и водил хороводы. Среди самых активных детей была полная идей Малгося Мужиновская (сегодня занимающаяся уже собственными внуками Малгожата Маляновская). Однажды Малгося развеселила нас своим ответом на вопрос, чем занимается ее мама: «Мамочка, – уверено ответила она, – сначала переписывает из книг на карточки, а затем с этих карточек в книгу». Мамочка, т. е. Кристина, долгое время работала над диссертацией, а когда уже начали рассматривать вопрос о ее увольнении, она написала, защитила и опубликовала диссертацию; более того, ее книга вышла и по-немецки…

Здесь я не могу удержаться от краткого отступления. Когда пришла мода на длинноволосых, то с ними начали бороться не только добровольные резервы гражданской милиции и школа, но и пожилые люди, особенно женщины бальзаковского возраста. Однажды в автобусе перед нами стояла группа длинноволосых юношей, и вдруг в унисон раздались осуждающие их голоса. На это Мужиновская заявила: «Я не понимаю, в чем дело. Что такого особенного в этой молодежи? А наши марксистские классики – Маркс и Энгельс? У них были не только длинные волосы, но и бороды! Пожалуйста, посмотрите на варшавские памятники. Шопен – наша гордость, разве он коротко пострижен? А Адам Мицкевич? Мало того, что он с длинными волосами, но у него еще, как известно, перхоть на воротнике. А эти молодые люди, чистые и аккуратные! Только князь Юзеф в своих римских одеждах, сам на себя не похож, но я уверяю вас, что он также обожал свои кудри». Ребята были счастливы, а автобус затих.