Россия: у истоков трагедии 1462-1584

Пункт 2. Деспотизму, как мы помним, свойственна была более или менее перманентная хозяйственная стагнация. Для абсолютистской «мир-экономики» характерно было, наоборот, расширенное воспроизводство, т. е. более или менее поступательное развитие хозяйства. Самодержавная государственность и здесь вела себя до крайности странно. Она выработала свой, совершенно отличный от обоих, об­разец экономического процесса, сочетающий сравни­тельно короткие фазы лихорадочной модернизаци- онной активности с длинными периодами простра­ции, застоя.

Впервые заметил эту странность еще в 1962 г. Алек­сандр Гершенкрон в наделавшей в свое время много шуму монографии «Экономическая отсталость в исторической перспективе»³⁸. Как экономист он, однако, не связал ее с особенностями самодержавной государственности.

УДЕРЖАТЬ ОТ КРОВИ ВЛАСТЬ

Пункт 3. Точно так же нельзя описать и тип политичес­кого развития самодержавной России ни в терминах про­стого политического воспроизводства, ни в терминах по­следовательного наращивания латентных ограничений власти. Невозможно потому, что и здесь вела себя само­державная государственность странно, выработав тип по­литического процесса, сочетающий радикальное изме­нение институциональной структуры государства (и даже смену цивилизационной парадигмы) с сохра­нением основных параметров политической конст­рукции, заданной еще в ходе самодержавной рево­люции Ивана Грозного.

Достаточно сравнить Россию допетровскую (с ее дьяка­ми и приказами) с петровской (с ее шталмейстерами и кол­легиями); дореформенную (с насквозь коррумпирован­ной, высмеянной Гоголем бюрократией и драконовской цензурой) с пореформенной (с ее земствами и цветением литературных журналов); дореволюционную с советской (тут иллюстраций, наверное, не требуется) — и все это при неизменно самодержавной структуре власти, — чтоб уло­вить странность этого политического процесса. Соблазни­тельно описать его как доминанту политической наследст­венности над институциональной изменчивостью.

Пункты 4 и 5. Читателя уже не удивит после всего это­го, что и социальная структура самодержавной России то­же пульсировала — то сжимаясь, как в «мир-империях», то расслабляясь, как при абсолютизме. Замечательно здесь лишь то, что, хотя горизонтальная мобильность на­селения не прекращалась полностью даже в мрачные вре­мена сталинского «второго издания крепостничества», она никогда не достигала той интенсивности, которая в Европе (или, если хотите, в досамодержавной Москве) вела к образованию сильного среднего класса. В резуль­тате роль, которую традиционно играл там средний класс, исполняла в России интеллигенция.

Пункт 6. Еще более странно протекал в самодержавной России процесс образования элит. Единого образца верти­кальной мобильности и здесь, как легко догадается чита­тель, конечно, не было — ни упорядоченного, как в абсо­лютистских монархиях, ни произвольного, как в «мир-им­периях». Было, как во всем остальном, и то и другое.

Вот я все пишу, доказываю, новые аргументы приво­жу — и до такой степени кажется мне все это понятным и прозрачным, что порою ловлю я себя на мысли: да не в открытую ли дверь я ломлюсь? А вдруг читатель давно уже все понял? Может быть, дальнейшие доказательства будут ему попросту скучны?

К счастью, приходит это мне в голову, лишь когда я в очередной раз перечитываю свою рукопись. Едва отры­ваюсь я от нее и выхожу, так сказать, в реальный мир, как словно хлопушка взрывается у меня под ногами. Два сов­сем недавних примера, с которыми довелось мне позна­комиться в один и тот же январский день 2000 года, объ­яснят, о чем речь. Первый нашел я по Интернету в бурном обсуждении своей статьи «Опасное перепутье» о прежде­временной отставке Ельцина¹. Вот что писал там некий Олег в ответ на мое предложение «вернуться наконец в Европу, где, собственно, и начиналась пять столетий на­зад досамодержавная, доимперская и докрепостническая российская государственность».