Россия: у истоков трагедии 1462-1584

Точно так же описывает эту метаморфозу вотчинного хозяйства в поместное академик С.Д. Сказкин: «...бар­ская запашка превращается в крупное, чисто предприни­мательское хозяйство. В связи с этим изменяется и значе­ние крестьянского хозяйства. [Оно] становится источни­ком даровой рабочей силы, а для самого крестьянина его надел и его хозяйство становятся, по выражению В.И. Ле­нина, "натуральной заработной платой"»²⁵.

Надо быть уж очень ленивым и нелюбопытным, чтоб не спросить, что же на самом деле описывали Сказкин и Но­сов. Экономические результаты «Ивановой опричнины» в XVI веке или сталинской коллективизации в веке XX. Разве не состоял действительный смысл коллективизации в том самом «изменении значения крестьянского хозяйст­ва», о котором говорил Сказкин? В том самом превраще­нии приусадебного участка, оставленного крестьянину, в его «натуральную заработную плату», о котором гово­рил Ленин? В том самом превращении труда крестьянина в даровую рабочую силу для обработки «барской запаш­ки» новых помещиков? Разве экономический смысл обе­их опричнин состоял не в разгроме и ограблении «лутчих людей» русской деревни (в сталинские времена это назы­валось раскулачиванием), о котором говорит Носов?

Совпадение, согласитесь, поразительное. И ни сном ни духом не повинны в нем Носов или Сказкин. Виновата ис­тория. Виновата новая опричнина, результат которой за­кономерно повторил результат опричнины старой: сель­ское хозяйство страны было разрушено. Если так, то о ка­ком «экономическом прогрессе» может идти речь? Опричнина предстает перед нами — одинаково и в XVI и в XX веке как чудовищное воплощение средневековой реакции — в экономическом смысле ничуть не менее, чем в политическом. И в этом действительный ответ на пара­докс Покровского. Ответ самой истории.

НОВАЯ ОПРИЧНИНА

В 1930-е так называемая школа Покровского рухнула. Формально обвинили ее в вульгарном экономизме. И сажа­ли ведь за это. Обвинительные статьи формулировались, конечно, иначе, но сроки-то давались именно за «вульгар­ный экономизм»! Действительная причина была, разумеет­ся, в другом. Слишком уж назойливо эксплуатировали по­следователи Покровского призрак революции, находя его, как мы видели, даже в опричнине. Между тем в 1930-е со­зревало в России новое самодержавие. И оно жаждало ста­билизации. Свою революцию оно уже совершило и новых ему отнюдь не было нужно. Соответственно потребовалась историография, которая соединяла бы его со старым, по­рушенным в 1917-м самодержавием, а не отделяла от него. Для этого готово оно было идти на жертвы, готово было да­же предпочесть старых профессоров новым революционе­рам. Происходило непредвиденное и невероятное. Р.Ю. Виппер, например, который впервые опубликовал свою книгу об Иване Грозном в 1922 году, когда марксиз­мом от него и не пахло, мог 20 лет спустя с гордостью напи­сать в предисловии ко второму ее изданию: «Я радуюсь то­му, что основные положения моей первой работы остались непоколебленными и, как мне кажется, получили, благода­ря исследованиям высокоавторитетных ученых двух по­следних десятилетий, новое подтверждение»²⁶. Виппер тор­жествовал по праву: марксисты пришли к нему, а не он к марксистам. И опять, как Кавелин в 1840-е и Платонов в 1920-е, выдвигал он стандартный и неотразимый аргу­мент — «исследования двух последних десятилетий».

Но даже принимая все это во внимание, нелегко объяс­нить ту торжественную манифестацию лояльности к Ива­ну Грозному, которая произошла в 1940-е. В конце концов весь пафос большевистской революции в России был на­правлен против «проклятого царизма» и «тюрьмы наро­дов», в которую превратил он страну. А Грозный все-таки был первым русским царем, т. е. отцом-основателем это­го самого царизма. Мало того, он был еще и основателем империи, сиречь тюрьмы народов. Я, право, не знаю, как можно было бы объяснить такой неожиданный поворот на 180 градусов, такую его метаморфозу из тирана в символ национальной гордости, не прибегая к предложенной здесь концепции происхождения нашей трагедии.

Мое объяснение, если помнит читатель, состоит в том, что — из-за фундаментальной двойственности и, следова­тельно, неустойчивости ее политической традиции — Рос­сия, как никакая другая страна в Европе (кроме разве Гер­мании), подвержена грандиозным цивилизационным обва­лам. Первый такой евразийско-имперский обвал произошел в 1560-е. Результатом была самодержавная революция Грозного — и, конечно, ее ядро, опричнина. От аналогично­го сдвига цивилизационной парадигмы в 1917-м — совер­шенно независимо от его идеологических знамен — следо­вало ожидать раньше или позже аналогичного результата. Более того, если моя гипотеза верна, он не мог не принес­ти этого результата. В 1930-е он его принес. Это дает мне, согласитесь, некоторое основание рассматривать возникно­вение сталинской опричнины как экспериментальное, если хотите, подтверждение своей гипотезы.