Россия: у истоков трагедии 1462-1584

Однако ошеломляющая в их устах «бесклассовость» священной формулы еще полбеды. Настоящая ее беда в том, что к России XVI века, к которой они ее применяют, к России Грозного и Правительства компромисса, она просто не имеет отношения. Не имеет, поскольку центра­лизация государственной власти — в том смысле, в каком употребляют эту формулу наши историки, имея в виду уп­равление всеми регионами страны из единого центра — завершена была уже в XV веке.

И издание Судебника 1497 г., означавшее правовую унификацию России, властно установившее единые нор­мы социального поведения и хозяйственного функциони­рования на всей ее территории, было заключительным аккордом этой централизации. На протяжении двух столе­тий интригами и лестью, угрозами и насилием «собирали» Рюриковичи, точно так же, как Францию Капетинги, свою северо-восточную Русь по кусочкам, покуда воля их не стала законом для нее из края в край, покуда не смогли они из Кремля указывать, как судить, как ведать и жить в Новгороде ли, в Твери или в Рязани.

Отныне никто — ни в стране, ни за ее пределами — не смел усомниться в монопольном праве великого князя Московского володеть и княжить на всем пространстве от Белого моря до Путивля, творить здесь по собственному разумению законы, назначать и смещать наместников или вообще уничтожить институт наместничества. Управляю­щий центр системы был создан. И периферия признала его центром. Единство государственной воли и единство программы стали политическим фактом в Московской державе. Какой же еще надобно вам централизации?

Нерешенной досталась преемникам Ивана III совсем другая, принципиально отличная от «собирательства» и бесконечно более сложная, нежели централизация, за­дача — интеграция нового централизованного государст­ва. Сращивание его разрозненных, кое-как на живую нит­ку схваченных кусков. Превращение единства внешнего — административного и правового — в единство внутреннее, моральное и хозяйственное, в единство культурное.

Другое дело что интеграция эта могла быть абсолю­тистской (европейской) или самодержавной (евразий­ской), могла исходить из начал, заданных в государствен­ной программе Ивана III (и предусматривавших латентные ограничения произвола власти) или из противоположных начал, заданных в программе Ивана IV (и отрицавших эти ограничения). Не можем же мы забыть, что это было именно начало, что политические нормы только формиро­вались, что они были предельно пластичны и инфантиль­ны, что опричная буря захватила их в самой ранней поре, в самом нежном цвету, когда они не могли еще ей сопро­тивляться.

Но едва отдадим мы себе отчет в действительном со­держании той интеграционной задачи, которая стояла пе­ред московским правительством в середине XVI века, мы тотчас и обретаем почву для принципиальной оценки дея­тельности Грозного. В частности, понимаем мы, что на­сильственно разодрав страну на части, доведя ее до раз­рухи и запустения, уничтожив все ограничения произвола, легализовав государственный беспорядок в качестве по­рядка, возродив удельные нравы, натравливая Москву на Тверь и Новгород, помещиков на бояр, московских бояр на суздальских княжат, «чернь» на патрициев, Опричнину на Земщину, отменяя Юрьев день и расчищая дорогу кре­постному рабству — Иван Грозный дезинтегрировал русский абсолютизм.

Деморализацию сеял он, а не централизацию. Ужас пе­ред государством, а не сочувствие национальному единст­ву. Поистине сделал он все, что было в человеческих си­лах, чтобы погубить централизацию. И если не распалась страна после него на куски, то доказывает это лишь, что дело централизации государства сработано было к XVI ве­ку так прочно, что даже державному палачу и его оприч­ным «централизаторам» не удалось его доломать. Мечась и неистовствуя, слепо и яростно разоряя абсолютистскую государственность, он просто паразитировал на прочнос­ти этой централизации. На том, что, даже ввергнув страну в многолетнюю Смуту и заставив ее заново испытать все прелести иноземного нашествия, разрушить ее оконча­тельно оказалось невозможно.

Конечно, ничего от «царева удела», от опричного деле­ния России еще при жизни Грозного не осталось. Более того, само слово «опричник» запрещено было к употреб­лению под страхом сечения кнутом на торгу, ибо ни с чем иным, как с понятием «разбойник», оно и тогда уже не ас­социировалось. Но не забудем, что творилось средневе­ковое право не столько законодательством, сколько пре­цедентом. Что из суммы прецедентов складывалась куль­турная традиция, западавшая в народное сознание глуб­же любого закона. И нельзя было отменить ее никакими административными распоряжениями, никакими манифе­стами. Особенно, если замешана она была на массовом терроре и настояна на тотальном ужасе, ставшем судьбою целого поколения.

Так создавалась дурная бесконечность самодержавия. Так покинула Россия столбовую дорогу европейско-абсо- лютистской интеграции и свернула в тупик самодержав­ной. Пусть судит теперь читатель, что остается после это­го от священной формулы.

АТАКИ ШЕСТИДЕСЯТНИКОВ