Россия: у истоков трагедии 1462-1584

Но вправе ли мы требовать от него так много? Он ведь и сам вышел из той же школы, что и его оппоненты. Он и сам считал самодержавие (или «диктатуру крепостни­ков», как он его называл), неизбежной и закономерной доминантой русской истории. Он и сам вырос в традици­онном презрении к «реакционному боярству». И потому просто не было в его распоряжении инструментального аппарата, отличного от того, с которым работали его оп­поненты. Что ему тотчас и продемонстрировала контрата­ка И.И. Смирнова.

Была ли ликвидация феодальной раздробленности — спрашивал Смирнов, — была ли централизация страны актуальной государственной необходимостью в эпоху Грозного? Ну что мог ответить ему Дубровский, исходя из общепринятой концепции Иванианы? Конечно, была. Яв­лялась ли абсолютная монархия закономерным этапом в истории феодального общества и играла ли она роль централизующего государственного начала (см. Сочине­ния Маркса и Энгельса, т. X, стр. 721, а также т. XVI, ч.1, стр. 445)? Согласен с этим Дубровский? Никуда не де­нешься. Знакома ли была в средневековье всем европей­ским странам «страшная кровавая борьба» (см. Варфоло­меевскую ночь во Франции, Стокгольмскую кровавую ба­ню в Швеции и т. д.)? Согласен с этим Дубровский? Еще бы! А между тем из всего этого стандартного набора исто­риографических клише Смирнов вывел как дважды два четыре, что опричнина была закономерной формой борь­бы абсолютной монархии за централизацию страны про­тив феодальных вожделений реакционных бояр и княжат.

И все — ловушка захлопнулась. Экзекуция прошла ус­пешно. Мятеж был усмирен. А что до «жестокой формы», которую приняла борьба за централизацию государства в эпоху опричнины, то к этому вопросу Смирнов был от­лично подготовлен — еще Кавелиным. Увы, такова плата за прогресс, отвечал он, плата за «пресветлое царство», за избавление от «сил реакции и застоя».

Даром что «пресветлое царство», за которое заплачено было столь непомерной кровавой ценой, обернулось по­чему-то непроглядной тьмой «исторического небытия». Даром что вожделенный прогресс обернулся вековой хронической отсталостью, от которой не может освобо­диться страна и четыре столетия спустя. Даром что, кроме крепостного права и перманентной отсталости, создала «прогрессивная опричнина» еще и холопскую традицию, жертвой которой пал на наших глазах сам Смирнов — к сожалению, вместе со своим оппонентом.

Ибо Дубровскому-то возразить было по существу нече­го, поскольку он, как до него Погодин, Веселовский или Ключевский, никогда не задумался над содержанием по­нятия «абсолютная монархия», которым били его по голо­ве, как дубиной. И потому не мог он возразить, что, хотя абсолютизм, деспотизм и самодержавие одинаково были формами абсолютной монархии, принципиально важно для Иванианы не столько их сходство, сколько различие между ними. Ибо именно в нем, в этом различии и лежит объяснение опричнины.

В 1956 году — после всех успехов марксистской на­уки — оказался Дубровский в той же позиции, в какой был в 1821 году первобытный «донаучный» Карамзин. Как и Карамзину, нечем ему было крыть своих оппонен­тов, кроме эмоционального протеста и возмущенного нравственного чувства. Его поражение было запрограм­мировано в его собственном теоретическом аппарате.

Разумеется, это вовсе не умаляет заслуги Дубровского. Напротив, должны мы отдать дань искреннего восхищения его мужеству. Ведь несокрушимый, казалось, лед «мили­таристской» апологии все-таки в результате его мятежа тронулся. Уже к началу 1960-х и следа от нее не осталось. И если в 1964 году А.А. Зимин смог написать в своей «Оп­ричнине», что «в работах ряда историков давался идилли­ческий образ Ивана IV и приукрашенное представление об опричнине»⁶⁴, тут бесспорно была заслуга Дубровского. И если добавлял Зимин, что «этому в немалой степени спо­собствовали высказывания И.В. Сталина, безудержно вос­хвалявшего Ивана Грозного, забывая о тех неисчислимых бедствиях, которые принесло народу распространение крепостничества в XVI веке»⁶⁵, то звучало это уже как про­стое повторение Дубровского, который первым обратил внимание на столь странное — как тогда казалось — сер­дечное влечение одного тирана к другому.

Впрочем, при более внимательном рассмотрении дела нетрудно было заметить, что марксистские оппоненты Ду­бровского отступили недалеко. Отступили, как говорят во­енные, на заранее подготовленные позиции. Подготовлен­ные причем очень давно — и без всякой помощи марксиз­ма. А именно — на позиции Соловьева. Моральное осуж­дение было единственной ценой, которую согласились они заплатить за политическую реабилитацию Грозного. Скре­пя сердце они согласились, что нравственные качества тирана вызывают вполне законные сомнения и не заслужи­вают «идеализации». Но зато дружно встали на защиту Ивановой опричнины как средства «централизации госу­дарства», т. е., по сути, того самого принципа, что ввела в русскую историографию государственная школа.

СЕРЫЙ КОНСЕНСУС