Россия: у истоков трагедии 1462-1584

Мы сейчас увидим это, познакомившись с комментарием к VI тому «Истории России» Соловьева, изданному в 1960 году под редакцией академика Л.В. Черепнина и как бы подводившему итог мятежу Дубровского. Там, между прочим, сказано: «Как бы ни были велики те действитель­ные жестокости, с которыми Иван IV осуществлял свою по­литику, они не могут закрыть того обстоятельства, что борьба против княжеско-боярекой знати была историчес­ки обусловленной, неизбежной и прогрессивной». Бо­лее того — скажут авторы комментария — «правительство Ивана IV было вынуждено объективной обстановкой дей­ствовать прежде всего насильственными методами в борьбе за централизацию государственной власти».

А что до критики мятежников 1956-го, то о ней сказано с неумолимым канцелярским высокомерием: «Правильно отметив недопустимость идеализации Ивана IV, авторы этих статей не смогли, однако, аргументировать предла­гавшегося ими пересмотра оценки политики Ивана IV в сторону признания ее реакционной и даже исторически бессмысленной»⁶⁶.

Так чем же, скажите, кроме полуграмотного слога и от­сутствия нравственных ламентаций, отличается это уже совершенно официальное, общепринятое и восторжест­вовавшее после подавления мятежа Дубровского марк­систское мнение от позиции «буржуазного» Соловьева? Десталинизация Иванианы не состоялась.

После громового взрыва милитаристской апологии, по­сле вполне кавелинского всплеска идеализации Грозного, советская историография мирно вернулась в привычное, уютное болото вполне соловьевской «централизации госу­дарственной власти» — конечно, с обязательным добавле­нием платоновского «аграрного переворота». Место тор­жественных гимнов Виппера-Бахрушина занял серый кон­сенсус Черепнина. Можно сказать, таким образом, что если до мятежа Дубровского позиция «истинной науки» в Иваниане представляла эклектическую смесь концепций Платонова и Кавелина, то после него она превратилась в коктейль из концепций Платонова и Соловьева. Но и по­сле мятежа осталась она, в сущности, тем же, чем была до него — симбиозом аграрной и государственной школ Ива­нианы. От сложения двух «буржуазных» идей в сумме по­лучился марксизм-ленинизм. Увы, вопреки своим револю­ционным обещаниям, он не спас историографию XX века от подчинения государственному мифу.

Если б у нас даже не было никаких других индикаторов этого, один — самый важный — все равно остается: отно­шение к политической оппозиции. В том же году, когда бунтовал Дубровский, почтенный советский академик бук­вально повторил написанное за сто лет до этого учеником Соловьева Горским. Рискуя истощить терпение читателя, я снова сдвоил цитату, предлагая ему тем самым любопыт­ную задачу — отделить откровения марксиста образца 1956-го от откровений монархиста образца 1856-го.

Вот что они писали: «Ратуя за старину, Курбский руко­водился не интересами отечества, а одними чисто эгоисти­ческими побуждениями... Идеал его был не в будущем, а в прошедшем. В лице Курбского реакционные князья и бояре нашли себе певца и философа... Этой реакцион­ной идеологии Иван Грозный противопоставил принципы строительства нового государства... заклеймив Курбского как преступника и изменника своей родины... Напрасно тратил он [Курбский] силы в борьбе против новизны... Он, перед строгим судом потомства, является защитником не­подвижности и застоя, шедшим наперекор истории, напе­рекор развитию общества»⁶⁷.

СВЯЩЕННАЯ ФОРМУЛА

Итак, «централизация государства» оказалась послед­ним словом марксистской науки. Конечно, мы и раньше, цитируя А.Н. Сахарова или И.И. Смирнова, натыкались на этого неподвижного кита, на котором стояла средневеко- во-марксистская вселенная «государственного мифа». Но теперь, когда стала она альфой и омегой серого кон­сенсуса, его последним убежищем, перед нами уже не просто наименования глав в учебниках и монографиях. Теперь перед нами сакральная формула, своего рода та­бу, заклинание духов, перед которым должны рассыпать­ся в прах любые аргументы не верующих в благое пред­назначение опричнины. Значит, затянувшаяся наша Ива- ниана еще не окончена: очередной бастион мифа ждет нас — и пушки его заряжены. Что ж, пойдем на очередной штурм.

Ну во-первых, священная формула не содержит ника­кой — ни политической, ни социальной — характеристи­ки государства. Теоретически она совершенно аморфна и в этом смысле бесплодна, ибо централизованным может быть одинаково и абсолютистское государство и само­державное, и деспотизм и демократия, и «социалистичес­кая» империя. И если жертвоприношения этому языческо­му идолу простительны в трудах «буржуазного» Соловье­ва, рассуждавшего в абстрактных терминах о борьбе государственного и родового начал, то как объяснить это удивительное равнодушие к различиям между деспотиче­ской и самодержавной государственностью — и тем бо­лее между «буржуазной» и «социалистической» — в тру­дах историков, именовавших себя марксистами?