Россия: у истоков трагедии 1462-1584

Оппозиционер, допускающий, что самодержец выбирает программу управления, говоря современным языком, исхо­дя из целей и интересов, отличных от интересов государст­ва и тем более нации, — изменник, враг народа. Для Гроз­ного это было самоочевидно. Для нас, в свою очередь, тоже очевидно, что за его беспощадной формулой стоит видение нации-семьи, глава которой все видит, все знает, обо всех печется и по определению не может иметь никаких других интересов, кроме интересов своих чад. Может ли быть со­мнение, что это средневековое видение? Божественный мандат сюзерена лишь символизировал и подкреплял его. Во времена Грозного это могло казаться в порядке вещей.

Но к нашему удивлению, уже в XIX веке, когда мандат этот выглядел ископаемой древностью, средневековое видение вдруг вновь возродилось в русской историогра­фии. Только теперь речь шла о необходимости для госу­дарства сокрушить «родовое начало». Или для бедного народа отбиться от врагов, осаждающих его со всех сто­рон. Или о России, которой угрожала судьба Польши. И снова вдруг оказывалось, что не смогла бы страна пре­одолеть эти роковые препятствия без опричнины и само­державия. Иначе говоря, миф Грозного принял «науч­ную» форму государственной школы. Но в основе его по- прежнему лежало то же самое видение общества, где отец исполнял необходимую историческую функцию организа­ции семьи и защиты холопов-домочадцев, функцию их спасения — от родового ли начала, агрессивной ли «ули­цы» или кошмарной олигархии. Страна и самодержец по- прежнему были одно — нераздельное и неразделимое.

Когда затем в XX веке пришло время аграрной шко­лы — с ее «классовой борьбой», — могло показаться, что настала наконец пора расстаться со средневековым виде­нием. Сама классовая борьба предполагала, что общест­во — не семья, не гомогенная единица, что интересы раз­ных его групп могут быть не только различны, но и проти­воположны. И все-таки каким-то странным образом цели самодержца и государства вновь совпали с целями «про­грессивного класса» и тем самым по-прежнему, как и во времена Грозного, оказались неотделимы от целей обще­ства. Опять — и у «аграрников», и у «милитаристов» — государство спасало нацию. У одних — от класса княжат, от реакционных латифундий, от противников товарно-де­нежных отношений. У других — от «наступления католи­чества», от военной отсталости, от всемирного заговора

Ватикана. И соответственно для всех них оппозиционеры оставались «врагами народа».

Короче, ни одна из этих последовательно сменявших друг друга историографических школ не допускала и мыс­ли, что самодержавное государство может преследовать свои собственные интересы, противоположные интересам нации. Средневековое видение витало над ними и в XIX ве­ке, и в XX — одинаково над «правыми» и над «левыми». И до такой степени глубок оказался этот гипноз, что даже марксисты, для которых постулат о государстве как орга­низации господствующего класса должен был как будто бы служить альфой и омегой их исторических взглядов, не смогли удержаться от официального провозглашения «общенародного государства», т.е капитулировали перед тезисом государственной школы.

РАЗОБЛАЧЕНИЕ МИФА

История, однако, подтвердила правоту Аристотеля, ко­торый, как мы видели, уже за 500 лет до Рождества Хрис­това показал, что стремление государства подчинить об­щество интересам тех или иных групп или личным интере­сам лидера — в природе вещей. И следовательно, нации-семьи на свете не бывает. Действительная пробле­ма состоит в том, как сделать общество способным кор­ректировать неизбежные «отклонения» государства. И единственным инструментом такой корректировки, изо­бретенным политическим гением человечества, единст­венным средством предотвращения разрушительных, се­ющих хаос и анархию революций является та самая поли­тическая оппозиция, которая традиционно выступает в русской историографии как синоним «измены».

Таким образом, источником хаоса в общественных сис­темах оказывается, вопреки государственному мифу, как раз государство, а орудием его предотвращения (т. е. со­хранения Порядка) — свободное функционирование оп­позиции. Вот и пришли мы к еретическому и преступному с точки зрения мифа заключению, что в основе Порядка лежит Свобода.

Но если так, историография, представляющая эту оппо­зицию как измену, неизбежно попадает — и всегда будет попадать — в логический капкан, единственным выходом из которого оказывается ложь. Причем самая худшая из ее разновидностей, та, которой верят, как истине. И если мы сейчас перейдем от теории, которая, по словам Гете, сера, к практике, это должно стать очевидно.