Россия: у истоков трагедии 1462-1584

Четыре столетия маячила над Россией гигантская тень ее первого самодержца, то развенчанного, то вновь короно­ванного на царство, но никогда до сих пор, при всех ее па­дениях и взлетах, не угрожало это страшное наследство са­мим основам существования нации как нравственного сою­за. Я говорю сейчас не только о том, что мы жили в тотальном кошмаре, но о невозможности больше жить с сознанием, что кошмар этот может повториться. Что сно­ва почтеннейшие и ученейшие наставники нации унизятся — и унизят страну — оправданием крепостничества, террора и агрессии. Что легитимизируя традицию холопства, снова станут они помогать тирану легитимизировать холопство со­временное. Мне было бы бесконечно легче, если б я мог сказать, что этой ценой покупали себе наставники жизнь и благополучие в эпоху, когда политикой именовалась вуль­гарная драка за физическое выживание: в конце концов, во всех странах и во все эпохи находились свои коллаборанты. Это было бы легче, но это была бы неправда.

Достаточно прочитать работы Садикова, Полосина, Бах­рушина, Виппера или Смирнова, чтоб убедиться, что это не канцелярская проза и не казенная риторика, что присутст­вует в них глубоко личный пафос, отчетливая уверенность в своей правоте, в высокой научной объективности своих взглядов. Пусть ложная была это вера — но вера. Не в том, стало быть, дело, что эти люди — все звезды первой вели­чины русской историографии XX века — оправдывали па­лачество, а в том, что делали они это с чистой совестью.

Полосин писал: «Опричнина только в советской науке получила свое научно-историческое оправдание»⁵⁶. Бах­рушин писал: «Подлинное значение Ивана Грозного выяс­няется только в настоящее время, в свете марксистской методологии»⁵⁷. Они были убеждены в этом. Но они были не правы. Их устами говорила могучая самодержавная традиция русской историографии. Говорили Ломоносов, Татищев, Кавелин, Соловьев, Горский, Белов и Ярош. Го­ворили все, кто — вне всякой связи со «светом марксист­ской методологии» — задолго до марксизма оправдывал опричнину. Оправдывали потому, что где-то в темных глу­бинах души интуитивно верили, что «свобода перехода» и впрямь создает хаос, что политическая оппозиция развя­зывает анархию, что Париж стоит мессы, а Порядок стоит холопства. Традиция холопства говорила их устами.

И это она — а не личная трусость, не приспособленче­ство или забота о благополучии — заставляла их лгать и верить своей лжи. Заставляла блестяще аргументиро­вать свою неправоту, свои мистификации, свое грехопаде­ние, наряжаясь в бутафорские латы «марксистской мето­дологии». То была не их вина, их беда.

Но что было, то было. И если поведение опричников Ива­на Грозного еще можно интерпретировать так или иначе, то поведение опричников Сталина двум мнениям не подле­жит. Нам не нужны для его оценки ни «документально обос­нованные факты», ни «свет марксистской методологии».

Мы видели это своими глазами. Мы точно знаем, что перед нами были не только звери и палачи, но и люди, которым традиция дала основание гордиться своей растленностью.

Но если мы действительно стоим перед лицом мощной традиции и если она действительно ведет нас к таким без­днам унижения, то вправе ли мы пассивно ожидать, когда снова пробьет для нас или для тех, кто идет за нами, час растления? Это уже не вопрос о национальной гордыне, как было во времена Ломоносова и Татищева. И не вопрос национального самоуважения, как было во времена Каве­лина и Соловьева. Это вопрос национального выживания. Три последовательных «историографических кошмара» на протяжении трех столетий беспощадно продемонстри­ровали, что традиция холопства не только насаждается полицией (в прямом или в переносном смысле), что она не внешняя нам сила, она в нас самих. Она убивает нас изну­три. Переживем ли мы четвертый «историографический кошмар» в XXI веке? А если переживем, останемся ли людьми?

СРЕДНЕВЕКОВОЕ ВИДЕНИЕ

Что государственный миф, завещанный нам Грозным, обладает гипнотической силой, мы видели уже в 1840-е. Столетие спустя узнали мы больше — что гипноз этот чре­ват сталинизацией Иванианы. Это обязывает нас хотя бы попытаться проанализировать структуру этого мифа. Тем более что не так уж она и сложна, эта структура. Я сказал бы даже, что она элементарна. На каких постулатах в самом деле основывал царь свою позицию в посланиях Курбско­му? Во-первых, на том, что отождествлял собственные це­ли с целями государства. Во-вторых, на том, что отождеств­лял цели государства с целями нации. Вот в этой формуле двойного отождествления вся суть дела, по-моему.