Россия: у истоков трагедии 1462-1584

Как всякие временные владельцы, помещики, естест­венно, не были заинтересованы в рациональной эксплуа­тации своей земли — зачем, если через три-пять лет мо­жет она принадлежать кому-нибудь другому? — ни тем более в судьбе сидевших на ней крестьян. Единственный их интерес состоял в том, чтоб извлечь из крестьянского труда немедленную — и, конечно, максимальную — выго­ду. Тем более что хлеб дорожал и на его продаже можно было заработать приличные деньги. Традиционные, фик­сированные, если не в законе, то в обычае, натуральные повинности помещиков не устраивали. Требовали они по­этому от крестьян обрабатывать барскую запашку, уро­жай с которой можно было сразу же обратить в деньги. Так и родилась на Руси та уродливая форма эксплуатации крестьянского труда, что впоследствии получила название барщины.

Поскольку это нововведение ни законом, ни обычаем не регулировалось, барская запашка постоянно росла за счет крестьянских земель. Н.Е. Носов называет это «про­цессом поглощения черных волостных земель поместным землевладением»².

В результате, как правильно описывал Джером Блэм, происходил распад традиционной крестьянской общины. Помещик узурпировал ее права. Чего, однако, Блэм и экс­перты его направления не заметили и на что обратили главное внимание советские историки-шестидесятники, это что на протяжении всего доопричного столетия пере­вод крестьян с оброка на барщину был всего лишь мало­заметной, можно сказать, теневой экономической тенден­цией. Юрьев день Ивана III стоял на страже крестьянских интересов. И те из помещиков, кто перебарщивал, вполне могли в очередном ноябре остаться вообще без крестьян. Уходили от жадных помещиков обычно на боярские зем­ли, где барщины, как правило, не было.

Разумеется, помещики за это бояр ненавидели. И Юрь­ев день тоже. Разумеется, мечтали они прикрепить кресть­ян к земле, закрепостить их, как мы бы теперь сказали. Но покуда властвовала в русской деревне конституция Ивана III, если можно так выразиться, даже самые жадные из них вынуждены были с нею считаться. Именно по этой причине в деревне доопричного столетия преобладала во­все не та тенденция, которую описывал Блэм. Преоблада­ла историческая соперница барщины — перевод кресть­янского оброка на деньги.

Другими словами, параллельно с феодальной диффе­ренциацией шел в русской деревне противостоящий ей со­циальный процесс — дифференциация крестьянская. А она по логике вещей и к результату должна была вести противо­положному. Не к барщинной то есть экспроприации кресть­янства и тем более не к его закрепощению, но к образова­нию мощной прослойки богатой крестьянской предбуржуа- зии, «кулаков» — на языке товарища Сталина.

Масштабы этой дифференциации были в то столетие огромны. В особенности на Севере, который после новго­родских походов Ивана III и конфискации церковных зе­мель стал, по словам С.Ф. Платонова, «крестьянской страной»³. Из отдаленной окраины государства превра­тился тогда Север в самый оживленный его регион. Мож­но сказать, что Россия повернулась лицом к Северу. Ком­мерческое и рабочее население устремилось к северным гаваням. Ожили не только торговые пути, но и целые реги­оны, связанные с ними. Крестьянская дифференциация преображала Россию, делая ее хозяйство, по сути, неот­личимым от экономики северо-европейских соседей.

Одним из самых замечательных открытий историков- шестидесятников была, как, наверное, помнит читатель, обнаруженная А.И. Копаневым «Уставная земская грамо­та трех волостей Двинского уезда 25 февраля 1552 года». Вот его заключение: «Активная мобилизация крестьян­ских земель, явствующая из Двинских документов, приве­ла к гигантской концентрации земель в руках некоторых крестьян и к обезземеливанию других». И не о каких-то клочках земли, достававшихся богатым крестьянам, шла здесь речь, они покупали целые деревни.

И самое неожиданное, двинские документы свидетель­ствуют, по словам Копанева, что «деревни или части дере­вень стали объектом купли-продажи без каких бы то ни было ограничений». Переходила земля из рук в руки «навсегда», т. е. «как собственность, как аллодиум, утра­тивший все следы феодального держания»⁴.