Россия: у истоков трагедии 1462-1584

Государь это послание отверг: ни левитские книги, ни татарские ярлыки его не убедили. Собор снова поду­мал, подготовил второй ответ, прибавив цитат из Библии, и в полном составе отправился прочитать его государю. Но священные тексты снова оставили великого князя хо­лодным.

Профессор А.С. Павлов, автор до сих пор, по-моему, непревзойденного исследования о секуляризации церков­ных земель, опубликованного в Одессе в 1881 г., теряется в догадках: зачем понадобилось редактировать соборный ответ в третий раз? И почему именно эта, третья редакция заставила великого князя отступить? «Вероятно, — пред­полагает Павлов, — он потребовал каких-нибудь допол­нительных разъяснений; по крайней мере, Собор еще раз посылал к нему дьяка Леваша с новым докладом, в кото­ром дословно подтверждалось содержание первого». Но тут же, сам себе противореча, Павлов добавляет, что в третьей редакции «только гораздо подробнее сказано о русских князьях, наделявших церковь волостями и се­лами»³⁵.

Хорошенькое «только»! Ведь это и был решающий для Ивана III аргумент, хоть и набрел на него Собор лишь с третьего захода (надо полагать, после того, как обратно в Москву спешно примчался Иосиф). Вот эта роковая вставка полностью: «Тако жив наших русийских странах, при твоих прародителях великих князьях, при в. к. Влади­мире и при сыне его в. к. Ярославе, да и по них при в. к. Всеволоде и при в. к. Иване, внуке блаженного Александ­ра... святители и монастыри грады, волости, слободы и се­ла и дани церковные держали»³⁶.

Надо отдать должное соборным старцам. Против Ивана выдвинута была самая тяжелая идеологическая артилле­рия. На «русийскую старину» ни разу не поднял он руку за все долгие сорок три года своего царствования, не будучи оснащен солидной, так сказать, контрстариной. Правило, согласно которому первым должен был нарушить «стари­ну» оппонент, всегда оставалось законом его политичес­кого поведения.

В отличие от исследователей позднейших времен, иерар­хия точно нащупала его ахиллесову пяту. И оказался вели­кий князь перед нею беззащитен. Моральные ламентации и обличения Нила Сорского не выдерживали конкуренции с железными канонами предания, а большего второе поко­ление нестяжателей предложить ему не смогло: снова не нашлось в нем воителей и политиков, одни моралисты.

Пройдет совсем немного времени, какое-нибудь деся­тилетие, и поднимется новая, третья поросль нестяжа­тельства, и набатом загремит на Москве язвительная про­поведь Нилова ученика Вассиана Патрикеева, с которым не сможет справиться уже и сам Иосиф. И в ней будет именно то, что требовалось для нового штурма церковной твердыни. Та самая контрстарина, которой не нашлось в запасе у благочестивого, но политически неподкованно­го старца Нила.

Вассиан, единомышленник великого князя, был после­довательным консерватором. Именно в предании, в самой русской истории нашел он нечто прямо противоположное тому, чем запугивали великого князя иерархи. «Испытай­те и уразумейте, кто от века из воссиявших в святости и соорудивших монастыри заботился приобретать села? Кто молил царей и князей о льготе для себя или об обиде для окрестных крестьян? Кто имел с кем-нибудь тяжбу о пределах земель или мучил бичом тела человеческие, или облачал их оковами, или отнимал у братьев имения?.. Ни Пахомий, ни Евфимий, ни Герасим, ни Афанасий Афонский — ни один из них сам не держался таких пра­вил, ни ученикам своим не предписывал ничего подобно­го». Далее подробно — с учетом печального опыта — пе­речисляются «наши русийские начальники монашества и чудотворцы» — Антоний и Феодосий Печерские, Варла- ам Новгородский, Сергий Радонежский, Дмитрий Прилуц- кий, которые «жили в последней нищете так что часто не имели даже дневного хлеба, однако монастыри не запус­тели от скудости, а возрастали и преуспевали во всем, на­полнялись иноками, которые трудились своими руками и в поте лица ели хлеб свой»³⁷.

Видите отчетливый сдвиг в реформационной риторике нового поколения нестяжателей? Нет, Вассиан, в отличие от Нила, уже не проповедует «скитский подвиг». Он не против монастырей, лишь бы их обитатели вместо «забо­ты о приобретении сел» трудились «своими руками и в по­те лица ели хлеб свой». А Иосифу с его диалектической мистикой относительно личностей и коллектива уничто­жающе отвечал Максим Грек: «Смешное что-то ты гово­ришь и ничем не отличающееся от того, как если бы неко­торые многие без закона жили с одной блудницей, и буду­чи в этом обличены, каждый из них стал бы говорить о се­бе — я тут ни в чем не погрешаю, ибо она одинаково со­ставляет общую принадлежность»³⁸.

Это уже не было робкое морализаторство их учителя. Это было политическое оружие, ибо изображало совре­менное церковное нестроение как кару Божию за измену древнему преданию, за поругание «нашей русийской ста­рины». Это был уничтожающий ответ иосифлянскому боль­шинству Собора.

Но было поздно. Не поспела юная русская интеллиген­ция на помощь своему лидеру. 28 июля 1503 года он был наполовину парализован, удар «отнял у него ногу, и руку, и глаз».

ИРОНИЯ ИСТОРИИ