Россия: у истоков трагедии 1462-1584

Но и оказавшись почти недееспособным, пытался вели­кий князь продолжать борьбу. Верно, что на Соборе 1504 г., на котором он уже не мог присутствовать, боль­шая группа еретиков была выдана иосифлянам и многие из них сожжены. Сопровождалась, однако, эта страшная акция событием совершенно неожиданным и до сих пор для историков загадочным. Вернувшийся с Собора лику­ющим триумфатором, пребывавший на вершине своего могущества главный русский инквизитор, архиепископ Геннадий, был внезапно низложен.

Как это разгадать?

Прежде всего могут сказать: хороши московские Афи­ны — при свете костров, на которых горели еретики. Но я даже не буду ссылаться на жестокость средневековых нравов повсюду в Европе, на Варфоломеевскую ночь в Па­риже или на Стокгольмскую кровавую баню. Бесспорно ведь, что новгородские костры были результатом пораже­ния великого князя, той крайней, отчаянной мерой, кото­рую он не мог уже предотвратить, проиграв все предыду­щие схватки. Не он жег еретиков — жгли его враги, пола­гая, что торжествуют победу над великим князем. А он, я думаю, вовсе не считал выдачу еретиков ключом от крепо­сти, которую сдает неприятелю. Это вполне мог быть и ма­невр для нанесения ответного удара.

Заглянем еще раз в лабораторию мышления великого реформатора. Вспомним, что произошло после того, как группа еретиков была выдана Геннадию в 1490-м. Произо­шел первый секуляризационный штурм 1503-го. Так не ре­зонно ли и в этом случае предположить, что вслед за вто­рой выдачей еретиков должен был произойти второй штурм? И что Соборы 1503—1504 гг. должны были по за­мыслу нашего макиавеллиста оказаться не концом кампа­нии, как толковали и толкуют их эксперты, а началом но­вого ее этапа?

Аргумент слабоват? Пожалуйста, подкреплю его дру­гим. В том же самом 1503 г. победоносная военная кампа­ния против Литвы закончилась почему-то не миром, а пе­ремирием.

Еще одна загадка? Почему, разгромив литовские рати и отвоевав 19 городов, 70 волостей, 22 городища и 13 сел, добившись самого блестящего — после свержения ига — внешнеполитического успеха за все годы своего царство­вания, решительно отказался великий князь считать дело конченым? Как раз напротив, велено было московским послам сказать крымскому хану Менгли-Гирею, что «вели­кому князю с литовским прочного мира нет... Князь вели­кой хочет у него своей отчины, всей русской земли. Взял же с ним теперь перемирие, чтоб люди поотдохнули да чтоб взятые города за собою укрепить»³⁹.

Тут уж никто не усомнится, что военная кампания 1500—1503 гг. была в глазах Ивана III лишь первым штур­мом Литвы. Но ведь параллель с секуляризационной кам­панией тех же лет сама бросается в глаза. И не случайно до сих пор не объяснено сенсационное низложение Ген­надия в час его высшего торжества. А ведь оно и могло быть знаком, что с церковью, как и с Литвой, заключено перемирие, а не мир. И по-другому истолковать этот жест, право же, трудно. Истолковать, я имею в виду, убедитель­но. Потому что толкования предлагались — как без это­го? — но все они рассыпаются от пристального взгляда.

Советский историк Ю.К. Бегунов описывает события 1503—1504 гг. как своего рода торг между государством и церковью: «Вы нам кровь еретиков и земельные пожа­лования — мы вам конкретную идеологическую поддерж­ку, молитвы за царя и провозглашение русского государя единственным защитником православия»⁴⁰. Но разве та­кую «идеологическую поддержку» требовалось поку­пать? При всех, так сказать, самиздатовских анафемах молитва за царя была стандартной частью церковного об­ряда — и до 1503, и после него. А что глава русского го­сударства остался после падения Константинополя в 1453 г. единственным защитником православия, извест­но было уже полстолетия. И самое главное, о каких «но­вых земельных пожалованиях» могла на Соборе 1503 г. идти речь, если, как мы видели, суть конфликта сводилась к тому, чтоб земли у церковников вообще отобрать?

Другой советский историк, С.М. Каштанов, не увидел в этом эпизоде ничего, кроме скандального провала Ива­на III, тем более что провал это был, по его мнению, исто­рически закономерен: «В русском государстве XVI века еще не созрели экономические предпосылки для ликвида­ции феодальной собственности на землю монастырей и церквей»⁴¹. Какие конкретно предпосылки не созрели? Неизвестно. В чем, по крайней мере, должны были такие предпосылки состоять? Тоже неизвестно. И почему созре­ли эти таинственные предпосылки даже в Исландии, а в Москве нет?

Действительная ирония истории заключалась совсем в другом. А именно в том, что, когда великому князю по­зарез нужна была адекватная идейная поддержка, либе­ральная интеллигенция, им выпестованная, для такой под­держки не созрела.