Россия: у истоков трагедии 1462-1584

Преемнику нашего героя, Василию, впору было родить­ся задолго до своего отца. Он был прилежным «собирате­лем», скучным и банальным Рюриковичем, покорным сы­ном церкви. Замыслы и свершения отца ничем не отлича­лись для него от свершений длинного и однообразного ряда его московских предков. Он был начисто лишен по­литического воображения. Самое большее, на что его хва­тало, это копировать отца в деталях. С Псковом, напри­мер, сделал он то же самое, что отец с Новгородом. Отсе­лив, однако, из Пскова семьи потенциальных смутьянов, он — в противоположность отцу — и пальцем не тронул монастырские села. Отняв в 1514-м у литовцев Смоленск, первым делом он обязался охранять неприкосновенность владений местной церкви.

Отец в качестве пугала держал при себе еретиков, Васи­лий некоторое время по инерции держал нестяжателей, приблизив к себе Вассиана и покровительствуя Максиму Греку. Но он не наступал на церковь, он защищался от нее. Каштанов пишет, что в 1511-м, когда митрополитом стал сочувствовавший нестяжателям Варлаам, «прави­тельству Василия удалось каким-то образом приостано­вить рост монастырского землевладения»⁴⁵. Оно произве­ло частичный пересмотр иммунитетных грамот и некото­рые из них отменило. Но все это было лишь бледным подобием стратегии отца.

А ситуация между тем стремительно менялась — и на европейской сцене, и в жизни страны.

То, что существовало прежде где-то на втором плане, вышло на авансцену. Могущественная Турция, чье наступ­ление на Европу временно застопорилось, обратила взо­ры на север. Направляемый ею Крым сумел посадить на казанский престол Саиб-Гирея, брата тогдашнего пере­копского царя. Москву это давно назревавшее объедине­ние двух ее заклятых врагов застало врасплох. Очнулась она, лишь когда оба брата явились вдруг в 1521 г. прямо под ее стены, заставив Василия искать спасения в бегстве. И хотя объединенное крымско-казанское воинство взять Москву не сумело, перепугались в ней страшно. Даже вы­дали татарам — словно и не было в помине Угры — уни­зительное обязательство платить им «выход», т. е. попро­сту дань. Да и пленных увели с собою татары, по тогдаш­ним слухам, сотни тысяч.

Становилось ясно, что за южными рубежами Москвы заклубились грозные силы и ее государственное сущест­вование опять поставлено на карту. Нельзя было больше жить капиталом, оставленным Иваном III. Он обеспечил русской земле покой от татар на много десятилетий. Но не навсегда же...

Подлежала его стратегия ревизии и по другой причине: расколоть Литву, опираясь на ее православно-католичес­кие антагонизмы, стало теперь немыслимо. Бушевавшая в Европе Реформация все изменила. Теперь православные магнаты Литвы думали не столько о союзе с Москвой, сколько с католическими панами для борьбы с общим врагом — протестантизмом, стремительно, как поветрие, охватывавшим городские круги и образованную моло­дежь в Литве и в Польше. Дело шло к унии между этими двумя странами. Уже не личной, как раньше, а государст­венной, к образованию Речи Посполитой.

Короче говоря, момент для возобновления штурма Лит­вы был так же безвозвратно упущен Василием, как и мо­мент для второго секуляризационного штурма внутри страны. Колоссальные усилия, употребленные Иваном III на разработку антилитовский стратегии, пошли прахом.

Сколько-нибудь дальновидному политику было ясно, что спустя поколение Москва может и впрямь оказаться зажатой в клещи между Речью Посполитой и объединен­ными татарскими ханствами, за спиной которых маячила Турция. Час выбора пробил. Немедленно надо было ре­шать: с кем и против кого Москва. Кто ее союзники и кто враги?

Европейские дипломаты настойчиво склоняли ее к ан­титурецкому альянсу. И теперь, когда недобитые татар­ские гнезда трансформировались в гигантский гангстер­ский союз, способный в одночасье посадить в седло сотни тысяч всадников, такой союз превращался из платоничес­кого пожелания в политический императив. В любом слу­чае, однако, острие московской стратегии следовало по­вернуть с Запада на Юг. Ситуация требовала повторения Угры.

Зародилась эта мысль, конечно же, в среде нестяжате­лей. Даже самый миролюбивый из них, Максим Грек, по­учавший царя: «почитай не того, который вопреки правды поощряет тебя к браням и войнам, а того, кто советует те­бе любить мир и тишину с соседними народами» — и тот советовал наступать. И именно на Юг. «Против обоих му­чителей [т. е. Крыма и Литвы-Польши] стоять неудобно, пагубно, чтоб не сказать невозможно, тем более что и тре­тий волк ополчается на нас. Это змея, гнездящаяся в Каза­ни». Москва, считал Максим Грек, должна немедленно

атаковать Казань и сразу же повернуть армию на Крым⁴⁶.

Для новой Угры, однако, требовался новый Иван III. А его на горизонте не было. Даже татарский штурм 1521 г. ничему Москву не научил. Ее внешняя политика остава­лась вялой и неповоротливой. Острие ее стратегии по- прежнему было повернуто на Запад.