Россия: у истоков трагедии 1462-1584

Это документальные свидетельства. Это живой голос участников событий. Я не зову читателей определить свое отношение к тому, что бесило Иосифа и Геннадия и что они считали «пиром жидовства» на православной земле, хотя аналогия и напрашивается. Я просто хочу, чтоб они оцени­ли, как оживлена была идейная жизнь в Москве в конце XV века, как горячи, как массовы споры — «в домах, на дорогах, на рынке». И ведь ни одна из конкурирующих доктрин не была канонизирована государством. Москве того времени, как ни странно, не был чужд идеологический плюрализм. И это, надо полагать, было как-то связано с другими обнадеживающими феноменами — с принципи­альным признанием свободы эмиграции, например, или со стремительным развитием предбуржуазии.

Скептики спросят, пожалуй: а не потому ли правитель­ство не преследовало еретиков, что ересь была ему вы­годна? Но ведь не преследовало оно и собственных оппо­нентов, хоть уж тут заподозрить его выгоду было непро­сто. Тотчас после первых конфискаций в Новгороде Геннадий своей волей включил в церковную службу спе­циальное проклятие, анафему на «обидящих святые церк­ви»²⁹. Все отлично понимали, кого именно клянут с новго­родских амвонов священники. И ничего, не разжаловали Геннадия, даже анафему не запретили. В те же годы его единомышленники опубликовали трактат с длинней­шим — на шесть строк — названием, известный почему-то в литературе как «Слово кратко в защиту монастырских имуществ». Авторы «Слова» отнюдь не кратко и вполне открыто поносят царей, которые «закон порушити возмо- жеть»³⁰. И не был трактат запрещен к распространению, и ни один волос не упал с головы его авторов.

Иосиф, между прочим, тоже бесстрашно предавал ве­ликого князя проклятию в многочисленных письмах и пам­флетах: «Аще и самии венец носящие тоя же вины после­довать начнут... да будут прокляты в сие век и в буду­щий»³¹. И что же? Да ничего. По-прежнему высоко стоял авторитет оппозиционного громовержца. И очень скоро не беспощадный Иосиф, а Иван III, как всегда, станет ис­кать примирения...

Похоже все это на безгласную пустыню «вотчинного го­сударства»? Так как же тогда объяснить, что, рассуждая о врожденном деспотизме России, коллеги мои даже вскользь не упоминают этот пир противоборствующих идей, эти неожиданные московские Афины?

Это правда, что срок их был отмерен. Скоро наступит им конец, скоро европейские наблюдатели станут высоко­мерно иронизировать и ужасаться азиатскому безмолвию Москвы. Но именно поэтому ведь и важно помнить, что на­чинала-то Москва не так, что умела она жить и иначе!

Еще очень свежи, намного свежее, чем при Грозном, были тогда воспоминания о монгольском наследии.

Но ничуть это, как видим, не мешало России жить полной жизнью, словно торопясь наверстать потерянные из-за ига десятилетия, — спорить, кипеть, обличать, проповедо­вать. Не было казенного монолога государства перед без­молвствующим народом. Был диалог, была идейная схватка — бурная, открытая и яростная.

И происходило все это, не забудем, в преддверии ожи­даемого конца света. Истекало седьмое тысячелетие по православному календарю, и вот-вот перед глазами по­трясенного человечества должен был вновь явиться Мес­сия. Страсти были накалены до предела. Иерархия откры­то бунтовала. И наш герой, разумеется, не стал доводить дело до разрыва. Он выдал Геннадию нескольких новго­родских еретиков, бежавших в Москву под его защиту. Их осудили и возили по новгородским улицам на лошадях, лицом к хвосту, в вывороченном наизнанку платье, в вен­цах из сена и соломы с надписью «Се есть сатанинско во­инство». Благочестивые новгородцы плевали им вслед и кричали: «Вот враги Божии, хулители Христа!»

И тем не менее всероссийской антиеретической кампа­нии, которой исступленно требовали иосифляне, за этим не последовало.

Можно предположить, что таким гамбитом Иван III хо­тел откупиться от иерархии, повыпустить пар из кипящего котла иосифлянских страстей и этой ценой сохранить Ку­рицына, Елену Стефановну и внука Димитрия, которого намеревался венчать на царство. Но можно предположить и другое. Не зародился ли тогда у него в голове под влия­нием этих новгородских событий замысел, так сказать, большого гамбита, т. е. коварного политического сцена­рия, поставленного несколько лет спустя на церковном Соборе 1503 года?

Замысел этот был — обменять ересь на церковные земли.

ПЕРВЫЙ ШТУРМ

На этом он мог выиграть дважды: и как политик, и как ревнитель чистоты православия. Кто знает, не покрови­тельствовал ли великий макиавеллист еретикам специаль­но ради такой комбинации? Это, конечно, всего лишь до­гадка. Но вот документ, письмо Иосифа архимандриту Митрофану, духовнику великого князя. И в этом письме странный рассказ. Пригласил государь к себе его, Иоси­фа, совсем еще недавно опального монаха, и вел с ним длинную беседу о делах церковных. И в беседе вдруг вы­дал «которую держал Алексей протопоп ересь и которую ересь держал Федор Курицын», и даже сноху свою обли­чил, Елену. Признался, что «ведал ересь их», и просил за это прощения...