Россия: у истоков трагедии 1462-1584

Екатерина, конечно, тоже относилась к крестьянским бунтам отрицательно. Но ей-то классики марксизма были не указ. Черепнину, однако, следовало утверждать обрат­ное. Ибо классовой борьбе положено было ускорять «про­грессивное движение истории» (т. е. в данном случае пере­ход к абсолютизму), а она, оказывается, его тормозила. Аудитория затаила дыхание: доведет академик крамоль­ную мысль до логического конца? Не довел. Вывод повис в воздухе. Намек, однако, был вполне внятный. Никогда не огласил бы свое наблюдение Черепнин, не будь он уверен, что лояльность патриотическому постулату важнее в гла­зах начальства, чем следование «высказываниям». Намек­нул, другими словами, перефразируя Аристотеля, что хоть классовая борьба ему и друг, но абсолютизм дороже.

Еще более отчетливо подчеркнул он патриотический приоритет абсолютизма, говоря об опричнине. Признав, что «попытка установить абсолютизм, связанная с полити­кой Ивана Грозного... вылилась в открытую диктатуру кре­постников, приняв форму самого чудовищного деспотиз­ма», Черепнин тем не менее продолжал, не переводя ды­хания: «Ослабив боярскую аристократию и поддержав централизацию государства, опричнина в определенной мере расчистила путь абсолютизму»¹⁴. Другими словами, кровавое воцарение крепостничества, сопровождавшееся самым, по его собственным словам, «чудовищным деспо­тизмом», сослужило-таки свою службу «прогрессивному движению истории». Удивляться ли после этого, что вузов­ский учебник «Истории СССР» без всяких уже оговорок объявил: «Опричнина носила прогрессивный характер»?¹⁵

Коллизии между высказываниями классиков и патрио­тическим долгом заводили, как видим, советскую историо­графию в самые беспросветные тупики, где Иван Грозный представал вдруг провозвестником европейского абсолю­тизма в России, а «чудовищный деспотизм» оказывался символом прогресса. Но действительный ее парадокс со­стоял все-таки в другом. Объявив себя единственной об­ладательницей истины, она продолжала изъясняться на языке Достоевского — несмотря даже на то, что обеими руками открещивалась от православия, преклонившись перед атеистическими идолами.

Именно это обстоятельство, надо полагать, так и не да­ло ей даже подступиться к обсуждению тех ключевых во­просов, о которых мы говорили. Гигантские цивилизаци- онные сдвиги, потрясавшие Россию на протяжении четы­рех столетий, вообще остались вне ее поля зрения. Философия истории оказалась для нее terra incognita.

ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ «РАВНОВЕСИЯ»

С самого начала скажу, что интересуют меня здесь лишь теоретические аспекты советской дискуссии о природе рус­ского абсолютизма, проходившей с 1968 по 1971 год в жур­нале «История СССР». Все препирательства о «соотно­шении феодальных и буржуазных элементов в политике абсолютной монархии», отнявшие массу энергии у ее участ­ников, я оставлю в стороне. Хотя бы потому, что они игнори­ровали известный уже нам факт: после опричного погрома крестьянской предбуржуазии в ходе самодержавной рево­люции крепостное право наглухо блокировало каналы фор­мирования среднего класса. Какая после этого могла быть речь о влиянии «буржуазных элементов» на политический процесс в России? Именно в блокировании среднего класса и состояла ведь уникальность самодержавия в первые его столетия. И потому именно с обсуждения этой аномалии и начал бы я дискуссию, будь я ее инициатором.

Инициатором, однако, был известный советский исто­рик А.Я. Аврех. И начал он ее, естественно, с реинтерпре- тации высказываний Ленина об абсолютизме. Возьмись Аврех за дело по-настоящему, такой зачин несомненно вызвал бы бурю. Хотя бы потому, что Владимир Ильич се­бе явно противоречил. В том же докладе Черепнина, на­пример, на одной странице фигурируют две ленинские ци­таты, с порога отрицающие друг друга. Первая утвержда­ет, что «самодержавие (абсолютизм, неограниченная власть) есть такая форма правления, при которой верхов­ная власть принадлежит всецело и нераздельно (неогра­ниченно) царю». Вторая опровергает: «Русское самодер­жавие XVI века с боярской думой и боярской аристокра­тией не похоже на самодержавие XVIII века...»

Спрашивается, если самодержавие есть власть неогра­ниченная, то могла ли она в то же время быть ограничен­ной (боярской думой и боярской аристократией)? В том, что они были именно ограничением самодержавия, со­мнений ведь нет. Сошлюсь хоть на авторитетное суждение В.О. Ключевского, единственного русского историка, спе­циально изучавшего структуру, функции и динамику бояр­ской думы. «Признавали, — пишет он, — что состав ее не вполне зависит от усмотрения государя, а должен сообра­зовываться с боярской иерархией, что эта дума есть по­стоянно действующее учреждение... словом, что это не го­сударев только, но и государственный совет»¹⁶. С другой стороны, мог бы я сослаться на академика Е.В. Тарле, ка­тегорически утверждавшего, что «абсолютизм ограничен­ный есть логический и фактический абсурд»¹⁷.