Россия: у истоков трагедии 1462-1584

Шапиро даже догадывается, что «опричнина была ско­рее государством над государством, чем государством в государстве». Он понимает, что после этого периода «су­дорожного самодержавия» наступило известное его раз­мягчение, которое, впрочем, сменилось новым ужесточени­ем³⁷. В частности, «петровское царствование ознаменова­лось полной ликвидацией Боярской думы и Земских соборов и полной победой самодержавно-абсолютист­ского строя»³⁸. Одним словом, динамика русской полити­ческой системы перестает вдруг под его пером выглядеть плоским однолинейным процессом эволюции, будь то от «варварства к цивилизации», как уверял нас когда-то С.М. Соловьев, или от «деспотизма к буржуазной монар­хии», как объясняет А.Я. Аврех. Оказывается, что на самом деле политический процесс в России пульсирует. Крепкие мышцы самодержавной власти то сжимаются, то расслаб­ляются, то снова напрягаются. Ритм сложный, особенный, отличный от европейских образцов абсолютизма.

Замечательное, согласитесь, наблюдение. Впервые ста­вило оно перед читателем действительно серьезные во­просы. Ибо если не было самодержавие ни деспотизмом (потому что так и не смогло выкорчевать аристократию), ни абсолютизмом (классические абсолютные монархии несовместимы ни с крепостничеством, ни с полным разру­шением сословных учреждений), то чем оно было? Ни од­на деталь этого загадочного поведения самодержавия не ускользнула, казалось, от проницательного взгляда Ша­пиро. И все-таки не складывались у него все эти детали в единую картину. По-прежнему, как мы видели, пишет он «самодержавно-абсолютистский» через дефис. Что же держит его на поводке, не позволяя выйти за пределы точ­ных, но мимолетных наблюдений?

Высказывания? Но хотя Шапиро и отдает им обильную дань, делает он это, скорее, в манере московских князей, откупавшихся от монголов лишь затем, чтоб развязать себе руки. Патриотический постулат? Но бесспорно ведь, что руководится Шапиро в своем анализе не столько его предписаниями, сколько исследованиями историков-шес­тидесятников, тех же Носова, Зимина и Маковского, на которых опираюсь и я. Так что же в этом случае застав­ляет его рассматривать русское самодержавие лишь как экзотический вариант европейского абсолютизма?

Тем и ценна для нас его работа, что видим мы здесь со­вершенно отчетливо, как под слоем священных высказы­ваний и патриотических постулатов, висевших, подобно гирям, на ногах советских историков, вырисовывалось еще более глубокое и мощное препятствие для рацио­нального анализа. Перед нами знакомая логика биполяр­ной модели. Если Аврех напутал и никаким деспотизмом самодержавие не было, то чем оно было? Правильно, аб­солютизмом. Другого выбора царствовавшая теоретичес­кая модель просто не оставляла.

И все же, как видим, лед был сломан. Пусть лишь робкими тонкими ручейками, но потекла освобождаю­щаяся мысль. Дискуссия совершенно очевидно пере­ставала напоминать препирательства средневековых схоластов. Значит, глубоко подо льдом высокомерной и бесплодной «истинной науки» источники свободного творчества все-таки сохранились. Конечно, их можно было снова засыпать ледяными торосами. Но могли они и растопить лед.

КАРАТЕЛЬНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

Не в этот раз, однако. Сигнал для охоты на ведьм уже прозвучал. Военные каратели раздавили Пражскую весну. Седлали коней и идеологические каратели — рыцари «классовой борьбы» и охранники священных высказыва­ний. Уже в самом начале 1969 года А.И.Давидович и С.А. Покровский выпустили первый опустошительный залп по Авреху, обвинив его в «попытке противопоставить исторический процесс на Западе... и в России»³⁹.

Не могло быть, утверждали они, «никакого фундамен­тального различия между русским абсолютизмом и клас­сическим»⁴⁰. Почему? Потому, оказывается, что, как ска­зал Ленин, любой абсолютизм есть результат борьбы экс­плуатируемых классов против эксплуататоров. «Восстания в городах середины XVII века и крестьянская война 1670—1671 гг. показали господствующему классу феода­лов необходимость поступиться средневековыми привиле­гиями в пользу неограниченной власти царя для успешной борьбы с мятежным народом»⁴¹.

Разгром Авреха казался неминуемым: бичи высказыва­ний засвистали над его головой. Однако в азарте охоты каратели и не заметили, как попали в собственную ловуш­ку. Они говорили, что «Ленин определял русский абсолю­тизм как помещичье государство» (см. Полное собрание сочинений, т. 17, с. 309), как «крепостническое самодер­жавие» (там же, с. 310), как «диктатуру крепостников» (там же, с. 325), как «помещичье правительство самодер­жавного царя» (там же, т. 20, с. 329). Ну и что? — спросит неискушенный читатель. А то, что «в свете всех этих вы­сказываний классиков марксизма-ленинизма со всей на­глядностью видно, что выводы А. Авреха об абсолютиз­ме... — это очевидное искажение исторической действи­тельности». Искажение, поскольку из высказываний бес­спорно следует, что «абсолютизм (самодержавие)... есть воплощение диктатуры дворян-крепостников»⁴².