Россия в эпоху Петра Великого. Путеводитель путешественника во времени

Но царская инициатива, спускаясь на ступень вниз, в народном мнении преломлялась через канон и традицию. Немало пришлось пролить пота государевым людям, исполняя поручения монарха по перемене внешнего вида россиянина. Бородач в длиннополом кафтане видел в своей внешности «мерило праведное», маркеры благочестия, отнять которые у него может не кто иной, как Антихрист. Вся эта сохраненная в неизменном состоянии комплектация одежды и привычек была для православных признаком превосходства над «лютерами и прочими еретиками». Петр понимал, с каким трепетом московит относился к ощущению собственной праведности, чувству превосходства над отступниками-латинянами и грешниками-лютеранами. С тем большей энергией он буквально впихивал сопротивляющегося в новый костюм, а тех, кто по «замерзелому своему стыду» или «упорству» в этот облик вписываться решительно отказывался, опоясывал налогами и направлял привычки старого мира на службу новому регулярному порядку.

Насильственное брадобритие

Сознание жителей христолюбивой, богобоязненной Московии было полностью традиционным. Обряд определял мировоззрение, из православного мироощущения вырастала культура, в свою очередь строго регламентировавшая быт. Неотъемлемым традиционным атрибутом взрослых мужчин была, разумеется, борода. Отказ от ее ношения был равносилен клятвопреступлению, ереси. На Стоглавом Соборе 1550 года всех бреющих свой символ чести решили подвергать анафеме. Немудрено, что в повседневной практике вопрос брадоношения был одним из животрепещущих. У обыкновения отпускать длинную растительность на лице можно отыскать два истока: с одной стороны, еще дохристианская Русь помнила мужественных ратников с завидными бородами, заплетенными в косы, украшенными разнолико, лентами и металлическими вставками, о чем мы читаем у Ибн-Хаукаля (X век) и Идризи (XI век). Причем растительность играла не демонстрационную роль, а сакральную: так, известно об обычае «завивания Б. (бороды. – Прим. авт.) из последних колосьев на поле мифическому богу Волосу, а затем и Илье, св. Николаю и даже И. Христу». Другой же исток обнаруживается в традиции восточной Церкви, заповедовавшей держать бритвенный инструмент как можно дальше от мужского лица, ведь приложившего могли запросто уличить в содомии. Таким образом, пышная борода воспринималась не иначе, как доказательство верности отцовской традиции, а не привязанность скоротечной моде.

Борьба с лицевой растительностью, в частности, фискальные меры как запретительный инструмент к тому моменту уже не раз встречались в мировой практике. К запретам и ограничениям прибегали английский король Генрих VIII в 1535 году, а затем его дочь Елизавета I. Во Франции также имелся прецедент споров из-за густых бород: кардинал Карло Борромео в 1576 году попытался полностью запретить духовенству отращивать длинную растительность на лице, издав пасторское послание соответствующего содержания. В русских землях о брадобритии впервые заговорили в правление великого князя Василия Ивановича: тот, чтобы казаться своей молодой жене Елене Глинской свежее, не щадил свой пышный атрибут чести. Православный люд смотрел на это не без удивления, и, что понятно, не без неприятия. Взявший в руки бритвенный инструмент Борис Годунов удостоился той же участи в народной молве. Хорошим маркером общественного мнения того времени служит то, что оправдывающиеся за убийство Лжедмитрия москвичи объясняли свой поступок удивительным фактом: самозванец со своим окружением брился.

В 1705 г. был обнародован указ «О бритье бород и усов всякого чина людям, кромя попов и дьяконов, о взятии пошлин с тех, которые его исполнять не захотят, и о выдаче заплатившим пошлину знаков». Обычай, пустивший на Руси глубокие корни, приготовил для осмелившихся выкорчевать его многочисленные трудности. Именно поэтому государь принялся за дело безжалостно, буквально схватив старую Московию за плечи, и двумя ловкими движениями подручных солдат отсек от нее сверху бороду, а снизу – длинную полу кафтана. Стране оставалось только издавать неразборчивые звуки, то ли похожие на бессмысленное бормотание, то ли на ропот. У государя не было ни малейшего желания уступить в этой борьбе. Сопротивление со стороны набожного люда было колоссальным. Рушился огромный конструкт многовекового сознания, где слипшиеся кирпичики отдельных традиций настолько комфортно и привычно себя чувствовали рядом, что вынимать даже один приходилось с заметным усилием.