Россия в эпоху Петра Великого. Путеводитель путешественника во времени

Сказанное выше не является преувеличением, даже наоборот. Самодержец не гнушался ножничного инструмента в руках, с увлечением осваивая ремесло брадобрея и портного: резал бороды, усекал кафтаны. Иногда ему содействовали шуты, что добавляло всему действу атмосферу абсурда и обреченности для «жертв» царской политики. Государево око не упускало ни единого старомодного лица и русского платья: бояр вылавливали из саней, применяли силу. За всем этим с интересом и хохотом смотрели почти что главные инспираторы процесса – иностранцы: немцы, французы, шведы. Все эти сцены с демонстративными расправами над одеждой, заливающимися смехом иностранцами, шутами, острыми лезвиями выглядели порой не смешно, а скорее гротескно.

Последний патриарх Адриан на этом фоне дополнял «прещения» Стоглава по поводу бород и вообще всего западного, латинского, рассылая филиппики – обличения, подобно македонянину Демосфену, хулившему Филиппа II в IV веке до нашей эры. Создавалось впечатление, что церковь готовится принять бой с демоническими силами. В окружном послании архиепископ великого града Москвы и патриарх всех северных стран призывает верующих не отступать от отеческих принципов. Он пишет, что «Бог всеблагий в Троице, поемый Отец и Сын и Святый Дух, мудростию своею несказанно сотвори мир и созда человека по образу своему и по подобию». Божественная же воля украсила человека «внешнею всякою добротою, еще же и внутреннею, разумом глаголю и словом, паче животных». «Мужа и жену сотвори тыя, положив разньство видное между ими яко знамение некое: мужу убо благолепие, яко начальнику, браду израсти: жене же, яко несовершенней, но подначальна, онаго благолепия не даде, яко да будет подчинна: зрящи мужа своего красоты и совершенства, да будет смиренна всегда и покорна».

В данном случае борода выходит не наносной блажью, а одним из маркеров, которым пользовался Творец, обустраивая мир. Адриан называет безбородых «человецы младоумнии, или, паче свойственне рещи, безумнии, изменивше образ мужа богосозданный, бывающе псообразни, усы постригающе, брады же отрезающее». Но будем честны: такая риторика могла стоить пастырю патриаршего клобука. Тот, осознавая это, подобную риторику свернул. Но всколыхнуть народ зерном сомнения он успел. Человек, пожелавший обличить «царственного еретика», отыскался быстро. Перед Рождеством 1704 года к Красному крыльцу подошел красильщик Андрей Иванов, закричав караул и разразившись такой речью: «Государево дело за мною, такое: пришел я извещать государю, что он разрушает веру христианскую: велит бороды брить, платье носить немецкое и табак велит тянуть». Причем высказывать все это он осмелился самому Ивану Федоровичу Ромодановскому, главе Преображенского приказа. «О брадобритии писано в Уложении соборном. А про платье написано: кто станет иноземное платье носить, тот будет проклят, а где про то написано, того не знаю, потому что грамоте не умею. А кто табак пьет, и тем людям в старые годы носы резывали. А на Москве у него Андрея знакомцев никого нет и с сказанными словами к государю его никто не подсылывал – пришел он о том извещать собою, потому что и у них посадские люди многие бороды бреют, и немецкое платье носят, и табак тянут – и потому для обличения он, Андрей, и пришел, чтоб государь велел то все переменить. Кроме того, за ним Андреем иного государева дела нет». В словах бесстрашного красильщика читается вековая русская вера в благочестивого и справедливого монарха, отсюда он так откровенен и честен. Финал этой истории неизвестен.

Говорить о масштабах сопротивления европеизации облика русского человека сложно. Есть все основания полагать, что в одной лишь патриархальной Москве число ревнителей старины было исключительно серьезным. Это видно из количества дел, которые вел тогдашний орган политического сыска и подавления крамолы – Преображенский приказ.