Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс»

Русские образованные слои хотят видеть страну богатой и самодостаточной и признают, что для этого нужна крупная промышленность; но они не хотят идти на жертвы, необходимые для достижения поставленной цели, и мнят себе, что каким-то образом этих жертв удастся избежать. Америка добилась своего богатства и процветания благодаря так называемому «капитализму», то есть своеобразной социальной организации, в которой действуют два главных фактора – небольшая группа богатых капиталистов и фабрикантов и огромный нищий пролетариат, живущий впроголодь, безвластный перед лицом бессердечных работодателей. Россия в последнее время шла по стопам этих богатых стран, и если это продолжится и дальше, то она неминуемо будет страдать от тех же гибельных последствий плутократии, обнищания, безудержной конкуренции во всех сферах деятельности и резко обострившейся борьбы за жизнь, в которой слабый неизбежно проиграет[112].

Но, к счастью, по мысли этих теоретиков, существовал более совершенный путь, и Россия могла бы пойти по нему, если бы только осталась верной некоторым загадочным принципам своего прошлого исторического развития. Не пытаясь изложить эти загадочные принципы, на которые я неоднократно ссылался в предыдущих главах, могу лишь вкратце сказать, что традиционными патриархальными институтами, на которых теоретики основывали свои надежды на счастливое социальное будущее своей родины, были сельская община, традиционные местные отрасли производства и своеобразные кооперативные объединения, называемые артелями. Каким образом эти пережитки полупатриархального общества можно было на практике развить так, чтобы они смогли выдержать конкуренцию с промышленностью, устроенной в соответствии со всеми новейшими «капиталистическими» принципами, никто не мог убедительно объяснить, но многие предавались остроумным спекуляциям на этот счет, словно дети, которые обсуждают, как игрушечными совочками предотвратить грозное наводнение. На мой скромный взгляд, вся эта теория ошибочна; но ее твердо, я бы даже сказал, фанатично придерживались те, кто, в отличие от неразборчивых поклонников западноевропейской и американской цивилизации, считали себя истинно русскими и настоящими патриотами. Г-н Витте никогда не относился к таким людям. Он считал, что есть только один путь к национальному процветанию – путь, по которому шла Западная Европа, и по этому пути он старался вести свою страну как можно быстрее. Поэтому он всем сердцем и душой отдался тому, что его противники называли «капитализмом»: наращивание государственных займов, создание банков и других кредитных учреждений, стимулирование открытия и расширения крупных фабрик, которые неизбежно должны были разрушить мелкое местное производство, и даже – horribile dictu![113] – подрыв деревенской общины, чтобы тем самым пополнить ряды безземельного пролетариата и увеличить количество дешевой рабочей силы ради выгоды капиталистов.

Такими доводами аграриев и доктринеров, по их понятиям, вполне честными и благонамеренными, легко было подорвать позицию г-на Витте. Самым грозным среди его противников был покойный г-н Плеве, министр внутренних дел, человек совсем иного склада. За несколько месяцев до его трагической кончины у меня состоялся с ним долгий и интересный разговор, и я ушел под большим впечатлением. Имея неоднократные беседы подобного рода с г-ном Витте, я мог сравнить или, вернее, противопоставить этих двух человек. Очевидно, что оба они обладали исключительной силой ума и энергией, но у одного эта энергия была вулканической, а у второго – сосредоточенной и тщательно контролируемой. В разговоре один напоминал мне фехтовальщика-самоучку, который рубит с плеча, а другой – ловкого мастера клинка, знающего все тонкости владения шпагой, который всегда делает ровно такой выпад, из которого может быстро вернуться в стойку, и не дальше. Что касается вопроса, был ли г-н Плеве не просто смелым, энергичным и неглупым чиновником, а чем-то большим, то тут могут быть разные мнения, но он определенно умел производить впечатление глубокого и блестящего государственного мужа, способного видеть гораздо дальше, чем свойственно обычному чиновнику, и он обладал талантом принимать такой вид, будто под невозмутимой гладью его сдержанности и спокойствия скрывается подлинно высокообразованная государственная мудрость. О своем коллеге г-не Витте он говорил в самых корректных выражениях, однако нетрудно было догадаться, что к политике Министерства финансов он настроен крайне враждебно.