Россiя въ концлагере

-- Ахъ, это? Плюньте!...

Мысли и ощущенiя летятъ стремительной путаницей. Еще вчера была почти полная безвыходность. Сегодня -- "плюньте"... Якименко не вретъ, хотя бы потому, что врать у него нeтъ никакого основанiя. Неужели это въ самомъ дeлe Шпигель? Папироса въ рукахъ дрожитъ мелкой дрожью. Я опускаю ее подъ столъ...

-- Въ данныхъ условiяхъ не такъ просто плюнуть. Я здeсь человeкъ новый...

-- Чепуха все это! Я этотъ доносъ... Это дeло видалъ. Сапоги въ смятку. Просто Стародубцевъ пропустилъ всe сроки, запутался и кинулъ все въ печку. Я его знаю... Вздоръ... Я это дeло прикажу ликвидировать...

Въ головe становится какъ-то покойно и пусто. Даже нeтъ особаго облегченiя. Что-то вродe растерянности...

-- Разрeшите васъ спросить, товарищъ Якименко, почему вы повeрили, что это вздоръ?..

-- Ну, знаете ли... Видалъ же я людей... Чтобы человeкъ вашего типа, кстати и вашихъ статей, -- улыбнулся Якименко, -- сталъ покупать месть какому-то несчастному Стародубцеву цeной примeрно... сколько это будетъ? Тамъ, кажется, семьдесятъ дeлъ? Да? Ну такъ, значитъ, въ суммe лeтъ сто лишняго заключенiя... Согласитесь сами -- непохоже...

-- Мнe очень жаль, что вы не вели моего дeла въ ГПУ...

-- Въ ГПУ -- другое. Чаю хотите?

Приносятъ чай, съ лимономъ, сахаромъ и печеньемъ. Въ срывахъ и взлетахъ совeтской жизни -- гдe срывъ -- это смерть, а взлетъ -- немного тепла, кусокъ хлeба и нeсколько минутъ сознанiя безопасности -- я сейчасъ чувствую себя на какомъ-то взлетe, нeсколько фантастическомъ.

Возвращаюсь въ УРЧ въ какомъ-то туманe. На улицe уже темновато. Меня окликаетъ рeзкiй, почти истерически, вопросительный возгласъ Юры:

-- Ватикъ? Ты?

Я оборачиваюсь. Ко мнe бeгутъ Юра и Борисъ. По лицамъ ихъ я вижу, что что-то случилось. Что-то очень тревожное.

-- Что, Ва, выпустили?

-- Откуда выпустили?

-- Ты не былъ арестованъ?

-- И не собирался, -- неудачно иронизирую я.

-- Вотъ сволочи, -- съ сосредоточенной яростью и вмeстe съ тeмъ съ какимъ-то мнe еще непонятнымъ облегченiемъ говоритъ Юра. -- Вотъ сволочи!

-- Подожди, Юрчикъ, -- говоритъ Борисъ. -- Живъ и не въ третьей части -- и слава Тебe, Господи. Мнe въ УРЧ {125} Стародубцевъ и прочiе сказали, что ты арестованъ самимъ Якименкой, начальникомъ третьей части и патрульными.

-- Стародубцевъ сказалъ?

-- Да.

У меня къ горлу подкатываетъ острое желанiе обнять Стародубцева и прижать его такъ, чтобы и руки, и грудь чувствовали, какъ медленно хруститъ и ломается его позвоночникъ... Что должны были пережить и Юра, и Борисъ за тe часы, что я сидeлъ у Якименки, пилъ чай и велъ хорошiе разговоры?

Но Юра уже дружественно тычетъ меня кулакомъ въ животъ, а Борисъ столь же дружественно обнимаетъ меня своей пудовой лапой. У Юры въ голосe слышны слезы. Мы торжественно въ полутьмe вечера цeлуемся, и меня охватываетъ огромное чувство и нeжности, и увeренности. Вотъ здeсь -- два самыхъ моихъ близкихъ и родныхъ человeка на этомъ весьма неуютно оборудованномъ земномъ шарe. И неужели же мы, при нашей спайкe, при абсолютномъ "всe за одного, одинъ за всeхъ", пропадемъ? Нeтъ, не можетъ быть. Нeтъ, не пропадемъ.

Мы тискаемъ другъ друга и говоримъ разныя слова, милыя, ласковыя и совершенно безсмысленныя для всякаго посторонняго уха, наши семейныя слова... И какъ будто тотъ фактъ, что я еще не арестованъ, что-нибудь предрeшаетъ для завтрашняго дня: вeдь ни Борисъ, ни Юра о Якименскомъ "плюньте" не знаютъ еще ничего. Впрочемъ, здeсь, дeйствительно, carpe diem: сегодня живы -- и то глава Богу.

Я торжественно высвобождаюсь изъ братскихъ и сыновнихъ тисковъ и столь же торжественно провозглашаю:

-- А теперь, милостивые государи, послeдняя сводка съ фронта побeды -Шпигель.

-- Ватикъ, всерьезъ? Честное слово?

-- Ты, Ва, въ самомъ дeлe, не трепли зря нервовъ, -- говоритъ Борисъ.

-- Я совершенно всерьезъ. -- И я разсказываю весь разговоръ съ Якименкой.

Новые тиски, и потомъ Юра тономъ полной непогрeшимости говоритъ:

-- Ну вотъ, я вeдь тебя предупреждалъ. Если совсeмъ плохо, то Шпигель какой-то долженъ же появиться, иначе какъ же...

Увы! со многими бываетъ и иначе...

___

Разговоръ съ Якименкой, точно списанный со страницъ Шехерезады, сразу ликвидировалъ все: и доносъ, и третью часть, и перспективы: или стeнки, или побeга на вeрную гибель, и активистскiя поползновенiя, и большую часть работы въ урчевскомъ бедламe.

Вечерами, вмeсто того, чтобы коптиться въ махорочныхъ туманахъ УРЧ, я сидeлъ въ комнатe Якименки, пилъ чай съ печеньемъ {126} и выслушивалъ Якименковскiя лекцiи о лагерe. Ихъ теоретическая часть, въ сущности, ничeмъ не отличалась отъ того, что мнe въ теплушкe разсказывалъ уголовный коноводъ Михайловъ. На основанiи этихъ сообщенiй я писалъ инструкцiи. Якименко предполагалъ издать ихъ для всего ББК и даже предложить ГУЛАГу. Какъ я узналъ впослeдствiи, онъ такъ и поступилъ. Авторская подпись была, конечно, его. Скромный капиталъ своей корректности и своего печенья Якименко затратилъ не зря. {127}

БАМ (Байкало-Амурская Магистраль)

МАРКОВИЧЪ ПЕРЕКОВЫВАЕТЪ