Россiя въ концлагере

-- Гмъ, такъ вы думаете -- деньги? Слава? Реклама? Не знаю. Только, вы знаете, когда я началъ редактировать эту "Перековку", такъ мнe сначала было стыдно по лагерю ходить. Потомъ -- ничего, привыкъ. А за Горькаго, такъ мнe до сихъ поръ стыдно.

-- Не вамъ одному...

Въ комнатушку Марковича, въ которой стояла даже кровать -- неслыханная роскошь въ лагерe, -- удиралъ изъ УРЧ Юра, забeгалъ съ Погры Борисъ. Затапливали печку. Мы съ Марковичемъ сворачивали по грандiозной собачьей ножкe, гасили свeтъ, чтобы со двора даже черезъ заклеенныя бумагой окна ничего не было видно, усаживались "у камина" и "отводили душу".

-- А вы говорите -- лагерь, -- начиналъ Марковичъ, пуская въ печку клубъ махорочнаго дыма. -- А кто въ Москвe имeетъ такую жилплощадь, какъ я въ лагерe? Я васъ спрашиваю -- кто? Ну, Сталинъ, ну, еще тысяча человeкъ. Я имeю отдeльную комнату, я имeю хорошiй обeдъ -- ну, конечно, по блату, но имeю. А что вы думаете -- если мнe завтра нужны новые штаны, такъ я штановъ не получу? Я ихъ получу: не можетъ же совeтское печатное слово ходить безъ штановъ... И потомъ -- вы меня слушайте, товарищи, я ей-Богу, сталъ умный -знаете, что въ лагерe совсeмъ-таки хорошо? Знаете? Нeтъ? Такъ я вамъ скажу: это ГПУ.

Марковичъ обвелъ насъ побeдоноснымъ взглядомъ.

-- Вы не смeйтесь.... Вотъ вы сидите въ Москвe и у васъ: начальство -разъ, профсоюзъ -- два, комячейка -- три, домкомъ -- четыре, жилкоопъ -пять, ГПУ -- и шесть, и семь, и восемь. Скажите, пожалуйста, что вы -- живой человeкъ или вы протоплазма? А если вы живой человeкъ -- такъ какъ вы можете разорваться на десять частей? Начальство требуетъ одно, профсоюзъ требуетъ другое, домкомъ же вамъ вообще жить не даетъ. ГПУ ничего не требуетъ и ничего не говоритъ, и ничего вы о немъ не знаете. Потомъ разъ -- и летитъ Иванъ Лукьяновичъ... вы сами знаете -- куда. Теперь возьмите въ лагерe. Ильиныхъ -- начальникъ отдeленiя. Онъ -- мое начальство, онъ мой профсоюзъ, онъ -- мое ГПУ, онъ мой царь, онъ мой Богъ. Онъ можетъ со мною сдeлать все, что захочетъ. Ну, конечно, хорошенькой женщины и онъ изъ меня сдeлать не можетъ. Но, скажемъ, онъ изъ меня можетъ сдeлать не мужчину: вотъ посидите вы съ годикъ на Лeсной Рeчкe, такъ я посмотрю, что и съ такого бугая, какъ вы, останутся... Но, спрашивается, зачeмъ Ильиныхъ гноить меня на Лeсной Рeчкe или меня разстрeливать? Я знаю, что ему отъ меня нужно. Ему нуженъ энтузiазмъ -- на тебe энтузiазмъ. Вотъ постойте, я вамъ прочту...

Марковичъ поворачивается и извлекаетъ откуда-то изъ-за спины, со стола, клочекъ бумаги съ отпечатаннымъ на немъ заголовкомъ: {130}

-- Вотъ, слушайте: "огненнымъ энтузiазмомъ ударники Бeлморстроя поджигаютъ большевистскiе темпы Подпорожья". Что? Плохо?

-- Н-да... Заворочено здорово, -- съ сомнeнiемъ откликается Борисъ. -Только вотъ насчетъ "поджигаютъ" -- какъ-то не тово...

-- Не тово? Ильиныхъ нравится? -- Нравится. Ну, и чертъ съ нимъ, съ вашимъ "не тово". Что, вы думаете, я въ нобелевскую премiю лeзу? Мнe дай Богъ изъ лагеря вылeзти. Такъ вотъ я вамъ и говорю... Если вамъ въ Москвe нужны штаны, такъ вы идете въ профкомъ и клянчите тамъ ордеръ. Такъ вы этого ордера не получаете. А если получаете ордеръ, такъ не получаете штановъ. А если вы такой счастливый, что получаете штаны, такъ или не тотъ размeръ, или на зиму -- лeтнiе, а на лeто -- зимнiе. Словомъ, это вамъ не штаны, а болeзнь. А я приду къ Ильиныхъ -- онъ мнe записку -- и кончено: Марковичъ ходитъ въ штанахъ и не конфузится. И никакого ГПУ я не боюсь. Во-первыхъ, я все равно уже въ лагерe -- такъ мнe вообще болeе или менeе наплевать. А во вторыхъ, лагерное ГПУ -- это самъ Ильиныхъ. А я его вижу, какъ облупленнаго. Вы знаете -- если ужъ непремeнно нужно, чтобы было ГПУ, такъ ужъ пусть оно будетъ у меня дома. Я, по крайней, мeрe, буду знать, съ какой стороны оно кусается; такъ я его съ той самой стороны за пять верстъ обойду...

Борисъ въ это время переживалъ тяжкiе дни. Если мнe было тошно въ УРЧ, гдe загубленныя человeческiя жизни смотрeли на меня только этакими растрепанными символами изъ ящиковъ съ "личными дeлами", то Борису приходилось присутствовать при ликвидацiи этихъ жизней совсeмъ въ реальности, безъ всякихъ символовъ. Лeчить было почти нечeмъ. И, кромe того, ежедневно въ "санитарную вeдомость" лагеря приходилось вписывать цифру -обычно однозначную -- сообщаемую изъ третьей части и означающую число разстрeлянныхъ. Гдe и какъ ихъ разстрeливали -- "оффицiально" оставалось неизвeстнымъ. Цифра эта проставлялась въ графу: "умершiе внe лагерной черты", и Борисъ на соотвeтственныхъ личныхъ карточкахъ долженъ былъ изобрeтать дiагнозы и писать exitus laetalis. Это были разстрeлы втихомолку -- самый распространенный видъ разстрeловъ въ СССР.