Россия в поворотный момент истории

Понадобилось несколько дней бурных дискуссий, чтобы решить, к какому правительству обратиться. Ряд ораторов, включая самого Ллойд-Джорджа, склонялись к тому, чтобы договориться с Москвой, в то время как другие – например, Клемансо – не желали об этом слышать и настаивали на переговорах с Колчаком и Деникиным. Наконец, к 22 января страсти поутихли и был достигнут компромисс: все правительства де-факто на территориях, ранее входивших в состав Российской империи, будут приглашены для встречи на Принцевых островах с целью заключить необходимое соглашение. Вряд ли стоит говорить, что идея провести примирительную встречу в разгар ожесточенной гражданской войны была и психологически неприемлема, и политически невозможна.

Именно так я заявил в лондонском Реформ-клубе, куда меня пригласили рассказать о том, почему антибольшевистская Россия (не только «белые» генералы, а все демократически настроенные люди в стране) отказывалась принять «совершенно беспристрастное» решение «Большой пятерки», в то время как Москва с готовностью согласилась с ним, тем самым выказывая свое стремление как можно скорее восстановить мир в России.

Однако вскоре стало известно, что Москва пошла на этот шаг при условии, что все англо-французские и прочие союзные войска будут выведены с оккупированных ими территорий до того, как откроется примирительная конференция. Это условие оказалось абсолютно неприемлемым для «Большой пятерки», и конференция не состоялась.

На следующий день после провала этой затеи американский госсекретарь Лансинг отправил Уильяма Буллита[177] в Москву на тайное совещание с Лениным.

В задачу Буллита входило выяснить, есть ли у Ллойд-Джорджа и президента Вильсона шансы на заключение такого соглашения с советскими властями, которое бы обеспечило modus vivendi.

Буллит вернулся в середине марта с хорошими известиями для тех, кто выступал за прямые переговоры с Советами. По крайней мере, так мне говорили знающие люди, и, вероятно, это было правдой. Но миссия Буллита вызвала бурю негодования в Совете союзников и в результате закончилась провалом. Дело в том, что за тот месяц, который Буллит провел в разъездах между Парижем, Москвой и Вашингтоном, события развивались бешеным темпом, и всякая возможность вести переговоры с Советами полностью исчезла.

Именно в момент этих авансов со стороны Запада, 2 марта 1919 г, о себе неожиданно заявил Коммунистический интернационал (Коминтерн), обратившись с отчаянным призывом ко всем европейским рабочим и демобилизованным солдатам дать отпор «империалистическим правительствам – поджигателям войны».

А тот факт, что в конце марта Красная армия вошла на Украину одновременно с провалом французской интервенции в поддержку сепаратистского украинского движения во главе с Петлюрой, не оставлял сомнений в том, что большевики не собираются считать свою революцию «местным событием» или придерживаться статей Брест-Литовского мира.

К концу мая 1919 г. вся Украина оказалась в руках большевиков.

Провал французского наступления объяснялся не тактическими ошибками со стороны французского Верховного командования, а глубокими переменами в британском и французском образе мысли.

Во Франции общественное мнение было поглощено внутренней политикой; миллионы уставших от войны демобилизованных солдат были заинтересованы лишь в том, чтобы зажить мирной жизнью, и не имели ни малейшего желания снова сражаться в чужих странах во имя непонятных и неинтересных им идеалов.

Впрочем, в Великобритании такие настроения были более сильными и более заметными. Все труднее становилось находить добровольцев в британские экспедиционные силы, в то время разбросанные от Черного моря до Средней Азии. Была предпринята неудачная попытка заменить британские войска в Грузии итальянскими.

Я узнал об этом случае от Франческо Нитти, премьер-министра Италии с 19 июня 1919 г. по 9 июня 1920 г. Он покинул Италию в момент прихода Муссолини к власти и поселился в Париже, где мы с ним и познакомились. Нитти был остроумным, наблюдательным и достаточно циничным политиком и дипломатом классической итальянской школы.