Россия в поворотный момент истории

И лишь много лет спустя, когда я прочитал комментарий к 6-му пункту, составленный по просьбе президента в октябре 1918 г.[179], мне стало ясно, что в действительности 13-й пункт подразумевал признание независимости всех западных территорий, отторгнутых от России в соответствии с Брест-Литовским соглашением.

Таким образом, своим комментарием президент Вильсон закладывал под англо-французское соглашение полностью демократическую основу – право народов на самоопределение – и тем самым оправдывал, сам того не желая, территориальные уступки, навязанные России германскими экстремистами в Брест-Литовске. Последние, по сути, верой и правдой исполняли ту самую программу, которая навязывалась Колчаку в обмен на признание его правительства.

В ответ на ноту «Большой пятерки» Колчак признал независимость Польши, уже провозглашенную Временным правительством. В отношении прочих спорных вопросов он соглашался на арбитраж Лиги Наций, но добавлял:

«Российское правительство полагает, однако, необходимым напомнить, что право на окончательное одобрение любых решений, принятых от имени России, принадлежит Учредительному собранию. Россия ни сейчас, ни в будущем не может быть ничем иным, как демократическим государством, в котором все вопросы, касающиеся территориальных границ и внешних отношений, должны быть ратифицированы представительным органом в качестве естественного выражения суверенитета нации».

Следует признать, что в ответе Колчака не содержалось ничего неприемлемого для западных держав; в нем не имелось ни малейшего намека на «русский империализм» или на желание восстановить прежнее централизованное правительство. Единственная оговорка Колчака сводилась к тому, что окончательное урегулирование всех российских территориальных вопросов должно быть санкционировано свободной волей народа – и с демократической точки зрения являлась совершенно правомерной.

Тем не менее в тот момент грядущие переговоры между русским правительством, новыми государствами и Лигой Наций не представляли интереса для «Большой пятерки». Им срочно требовалось признание Колчаком новых государств и соглашение о том, что он не станет вмешиваться в непосредственные отношения «Большой пятерки» с фактическими правительствами этих государств. Колчак не спешил давать подобных обязательств.

Колчаку отправили краткий ответ. В нем говорилось, что Совет пяти приветствует тональность его послания и считает, что оно «…содержит достаточные гарантии свободы, самоуправления и мира для русского народа».

Благодаря такой элегантной дипломатической формулировке проблема признания адмирала Колчака как законного правителя России была поспешно «решена».

Очевидно, Колчак пришел к власти с помощью бывших союзников России, но он, безусловно, не был их наймитом, что бы ни говорили о нем большевики. Колчак был искренним российским патриотом, твердо верившим в то, что способен восстановить былое величие своей страны. Именно в этом убеждении он и отказался подписаться под предъявленными ему требованиями, тем самым предотвратив попытку «Большой пятерки» обеспечить расчленение России.

Мир, продолживший войну

Вскоре после моего прибытия на Запад в 1918 г. я понял, что и вожди западной демократии, и простые граждане, и даже социалисты – все они безнадежно упрощают суть большевистской революции. Они были убеждены – и даже пытались убедить меня, – что такой крах демократической системы, который произошел в России, никогда не случился бы на Западе. От беспрецедентной российской катастрофы они отмахивались как от «местного события», которое стало логическим последствием истории русского народа, никогда не знавшего свободы и даже не понимавшего сути этого понятия.

До сих пор помню разговор, который состоялся у меня во время визита в Берлин в 1923 г. с блестяще образованным экономистом Гильфердингом[180]. Речь зашла о русской революции, и, послушав меня несколько минут, Гильфердинг внезапно воскликнул:

– Но как же вы могли лишиться власти, держа ее в своих руках? Здесь такого никогда бы не могло случиться! – Затем, поняв бестактность своих слов и не желая обидеть меня, он поспешно добавил примирительным тоном: – Впрочем, ваш народ неспособен жить при свободе.

Одиннадцать лет назад он оказался в парижской эмиграции и жил ничуть не лучше, чем я. И так случилось, что в моем присутствии он услышал от ведущего французского социалиста те же самые слова, только сказанные про немцев.

Подобное национальное соперничество поразило меня своим ребячеством. Я знал подлинную историю России и подлинные факты восхождения Ленина к власти, и на моих глазах процесс политического и нравственного гниения в нашей стране начал распространяться на всю Западную Европу.