Россия в поворотный момент истории

«В начальный период войны, – писал впоследствии один коммунистический историк, – численно малые силы партии, очутившись в атмосфере равнодушия и даже враждебности, встали на единственно возможный для них путь – путь медленного, но неуклонного привлечения на свою сторону союзников. Эта болезненная работа привела к постепенному преодолению и устранению этого «субъективного заблуждения»[37], проявившегося в партийных рядах в начале войны. По мере возрождения и идеологического укрепления это партийное ядро повело неустанную борьбу против патриотических настроений революционных масс».

Я понимал, что борьбу, которую мы вели с остатками абсолютизма, следует отложить. Мы сражались с могущественным врагом, далеко превосходившим нас в техническом плане. Поэтому следовало сосредоточить все наши усилия и волю народа ради достижения одной цели. Единство страны определялось не только народным патриотизмом; в значительной степени оно зависело и от внутренней политики правительства. Массы продемонстрировали, что они готовы не поминать о старом. Настал черед монархии поступить так же.

Возвращаясь в Петербург, я продумал план действий на время войны, основанный на примирении царя с народом.

Возможно, это была лишь бесплодная мечта, но в истории народов и в жизни людей бывают моменты, когда спасение зависит не от логики и не от разума. Нынешняя вторая война, в которой речь шла о существовании страны (первой была война 1812 г.), давала царю уникальную возможность протянуть народу руку дружбы, тем самым обеспечив победу и на многие грядущие годы сплотив монархию.

В царском манифесте о войне с Германией с избытком хватало благородных, патриотических и гуманных чувств, но нам было нужно примирение на деле, а не на словах.

Чрезвычайная сессия Думы была назначена на 26 июля. В дни, непосредственно предшествовавшие этой исторической сессии, представители различных партий ежедневно собирались на Совет старейшин в кабинете Родзянко. Никто не сомневался, что Дума единодушно подтвердит решимость всех классов и народностей защитить отечество и добиться победы. Оставался важнейший вопрос: пойдет ли царь на уступки народу.

В канун открытия думской сессии 26 июля Родзянко должен был отправиться с докладом к царю. На одном из заседаний я призвал Родзянко заявить царю от имени Совета старейшин, что Дума для успешного окончания войны считает абсолютно необходимыми следующие шаги с его стороны: 1) внести коррективы во внутреннюю политику; 2) объявить всеобщую амнистию политзаключенным; 3) восстановить конституцию Финляндии; 4) объявить об автономии Польши; 5) даровать культурную автономию нерусским меньшинствам; 6) отменить все ограничения в отношении евреев; 7) покончить с религиозной нетерпимостью; 8) прекратить препятствовать работе законных организаций рабочего класса и профсоюзов.

Все эти пункты содержались в конституционном Манифесте 17 октября 1905 г., но власти упорно не желали воплощать ни одного из них в жизни. Я советовал старейшинам не требовать у царя новых реформ, а лишь настаивать на исполнении уже обещанных. Мой совет поддержали прогрессисты, меньшевики и левые кадеты.

Следующим слово взял Милюков. По профессии он был историк и считался специалистом по международным отношениям. Приведя в пример Великобританию, он заявил, что Дума должна полностью доверять правительству, невзирая на ошибки последнего, и не ставить никаких условий. Его ссылка на Англию показалась мне совершенно неуместной, поскольку любое британское правительство находится под пристальным надзором общественного мнения и, более того, выражает волю партии, победившей на выборах. Однако в России никогда не существовало подлинно демократической парламентской системы. Кабинет Горемыкина, по сути, лишь исполнял распоряжения Распутина и его клики и не обращал ни малейшего внимания на общественное мнение.

Наконец, пример Англии был неподходящим еще и потому, что британская консервативная оппозиция не выказывала никакого доверия либералам до тех пор, пока вожди обеих партий не достигли частного соглашения о политике военного времени.

Тем не менее мое предложение не прошло.

Но даже если бы моя программа была принята, сомневаюсь, что требования Совета старейшин смогли бы повлиять на позицию царя сильнее, чем народный энтузиазм.

Перед самым отъездом Родзянко в Царское Село у меня с ним состоялся продолжительный разговор. Он записал мои соображения на бумаге и пообещал упомянуть о них царю. Вернувшись, он сообщил мне, что выполнил мою просьбу, но царь лишь бегло проглядел листок и положил его на стол, ничего не сказав.

В своем последнем докладе царю от 10 февраля 1917 г. Родзянко напоминал ему о тех первых месяцах войны, когда все было возможно, но ничего так и не сделано. В докладе говорилось: