Россия: власть и оппозиция

— Есть два пути. Первый — война, тогда это будут два самолета, идущие на таран. Второй — глубинный, фундаментальный диалог с поиском нормальных, принципиальных путей по всем вопросам. Власти встали на первый путь. Они стали стравливать красно-коричневых и демократов. Они-то и есть «партия гражданской войны». Они — господа Козыревы и поповы. Мы категорически не согласны с такой «методикой». Второе. Инакомыслие в стране остается столь же «нон грата», как и раньше. Третье. Реформа превратилась в социальный эксперимент. Мы задавали им один простой вопрос. Вы считаете, что когда будете повышать цены, спрос будет падать, а предложение будет расти? Это либерально-монетаристская модель, она у нас работать, очевидно, не может. А мы вам наглядно показываем, что будет не так: начнете повышать цены, спрос падать не будет, а будет падать производство. Вы будете наращивать дефицит. Мы же не пугаем, а доказываем. Мы об этом говорили в самом начале реформ. Но это наше опасение даже не обсуждалось. Говорилось: все будет хорошо буквально через несколько месяцев. Мы подождали несколько месяцев. Итог — дефицит нарастает. Но это тот же самый путь, по которому шло брежневское правительство. Я представляю особое почвенничество в стране. Технократическое. Я представляю интересы того комплекса, который связан с высокими технологиями. Мы видим объективно, что творится с этим потенциалом, и считаем такую политику преступлением.

— Но российские власти приняли нелегкое наследства Может быть, корни ряда сегодняшних проблем уходят в горбачевскую эру?

— Я считаю, что все то, что сделал Горбачев, ломая кому-то хребет и осуществляя революционное разрушение старого без такого же революционного строительства нового, мы должны будем гасить, стабилизировать еще лет десять. А это можно было сделать гладко за 4–5 лет совершенно другими средствами, в других социальных технологиях, и результат был бы гораздо лучше. Впрочем, зачем обсуждать горбачевское прошлое — сейчас делается то же самое! Опять рывки. Опять рынок в 500 или в 3000 дней. Неважно, и то и другое — чушь собачья. Опять нарушаются фундаментальные условия того, что может привести к демократии, сохранив минимальную, политическую стабильность. Нельзя действовать через травму. Нельзя обеспечивать движение в демократию через социокультурный шок.

— Критиковать легко, особенно сейчас. А где ваш позитив, каковы контуры идеологии российской модернизации по Кургиняну?

— Я убежден в том, что необходимы такие механизмы, которые не содержат в самих себе потенциальную катастрофу и не выводят ее наружу в час «X». Но поймите, именно псевдодемократические реформы, проводимые в последние годы, как раз и обладают этими свойствами. В нашей стране в реальной сегодняшней ситуации демократическое клеймо ставят на себе силы, зачастую не имеющие никакого отношения к действительной демократии. Здесь возникает главный вопрос. Как, имея тоталитарную матрицу и вычищая из нее только какой-то субстрат, назовем его конкретно — коммунистическим, мы можем рассчитывать на то, что в обществе возникнет что-то новое, не тоталитарное? Просто та же самая матрица с теми же клетками будет занята другим субстратом. К примеру — демократическим. Возьмем такой, казалось бы, нонсенс, как «тоталитарная демократия». Попов уже совместил эти понятия. И раз может быть такой «горький сахар», как «демократическая диктатура», то почему не может быть, например, «тоталитарной демократии»! Я считаю, что тоталитаризм находится столь глубоко в крови, в культуре, в самом фенотипе человека, что борьба с ним не может быть поверхностна.

— Развитой мир продолжает опираться на свои интересы и силу. Как, по-вашему, будет вписываться новая Россия в далекий от спокойствия миропорядок?

— Я исхожу из того, что неравномерность развития сохраняется и что противоречия даже в элите развитых стран очень велики. Я думаю, что дело здесь совершенно не в том, что все жадными глазами смотрят на бывший СССР. Надеюсь, что серьезные силы не одержимы желанием подавить геополитического противника, втоптать его в грязь и унизить. У меня нет стремления демонизировать серьезные силы Запада. Но строить идиллическую картину того, что происходит в мире, я никак не могу. Мне кажется, что он насыщен противоречиями, причем взрывоопасными. Я исхожу из того, что если здесь, в России, нет внутреннего субъекта реформ, то воздействие разных сил извне, действующих в соответствии со своими противоречивыми интересами, даст взрыв политической нестабильности.

— Поясните, что вы вкладываете в понятие «субъект»?