Россия: власть и оппозиция

Возьмем для примера католическую церковь до и после Реформации. Согласитесь, что Контрреформация не есть возврат к старому даже в сфере целей, и уж тем более в сфере того, что можно назвать способами их достижения. Нет, — это даже не аджорноменто, не «возобновление», не приспособление к новым реалиям, но активное, напряженное действование в них против течения, — и речь идет о реальном действии, в реальном мире и с адекватными этому миру усилиями — волевыми, духовными, организационными.

Если вместо этого старый мир будет пытаться в необратимо изменившейся действительности использовать старые технологии, если два года позора рухнувшего Союза, тюрьма, унижение и оплевывание не повлияли на личностную установку, не были осознаны как вина за собственную несостоятельность, дряблость, несовременность, вина, которую непременно надо изжить, противопоставив ей себя же в новом духовном и социальном качестве, — то в этом случае процесс может пойти весьма губительным для нации и государства образом. Скажем прямо: даже более губительным, чем сейчас. Хотя, казалось бы, куда уж более.

Утверждение четвертое. Русская Православная Церковь (да позволено мне будет коснуться этого предмета, а я касаюсь его сейчас, поверьте, далеко не случайно!) слишком все же беспечно жила на огромной территории, плотно прислонившись к той или иной государственной власти: она, по сути, не испытывала конфессионального противодействия себе, сколько-нибудь сравнимого с тем, например, какое оказывали гугеноты папистам.

Так вот, эта эпоха в прошлом. Сегодня страна открыта, и вряд ли уже может быть закрыта, сколь бы кому-нибудь ни хотелось добиться этого. И значит, завтра речь пойдет действительно о выживании, а не о возмущенных восклицаниях, как только кто-то чуть-чуть кому-то «делает больно». Сказанное касается не только церкви. То же самое с русскими промышленниками и финансистами, русскими интеллектуалами и политиками. Всем им придется вписываться в новые условия и действовать иначе, гибче, суше, целеустремленнее — в противном случае наш дом, наш мир, наш клиоценоз будет поглощен, разграблен и уничтожен другими, более мощными, более гибкими, более жесткими популяциями. Идет борьба, и эта борьба всерьез и надолго. Чем же занята реальная оппозиция, неужели дележкой портфелей и политическими медитациями с погружением в реалии прошлого? Видит Бог, не хотелось бы думать так.

Утверждение пятое и последнее. В стратегическом плане я вижу несколько основных вопросов.

Первый из них — об онтологическом статусе зла. Сегодня хотелось бы развернуть дискуссию между представителями конфессий и, прежде всего, православия с тем, чтобы определиться в этом вопросе, исходя из трагического осмысления нашего, подлинно эсхатологического опыта поражения. Может быть, положение, что зло не обладает статусом полноценного оппонента добра, следует скорректировать — или же попытаться реалистически объяснить этот взгляд с учетом современной расстановки сил в мире? Здесь есть различные аргументы, и я мог бы их привести в дальнейшем, в ходе дискуссии.

Второй вопрос — о тотальности и ее онтологическом обосновании. Здесь интересы русских, — разумеется, с учетом их трагического опыта и их традиций, но все же могут быть сопоставлены в нашей новой реальности с интересами латиноамериканцев. Так же, как и они, мы заинтересованы противопоставить теологии господства Запада некие теологемы иного типа. Такие теологемы возникают в при глубоких размышлениях о сути западного тотального мировоззрения и его соотнесении с концепцией Бога-отца как первосущности и первореалии. Осознание того, что именно здесь коренится весь грех европейской философии и европейской культуры, уже пришло на континент, более всего испытавший на себе смертоубийственность западного Тотума во всех его разновидностях — от католической до протестантской и «Pax America». Наш континент лишь в начале этого трагического опыта. Но он обладает тем, чего в Латинской Америке нет — великой русской традицией, упорным (восходящим к разделению церквей, Никейскому Собору и неким более древним заветам) нежеланием признать тотальность и монолитность абсолютного начала бытия. И наши философы должны бы были осмысливать именно это существо самобытной традиции, а не обращаться к чужим, исламским или тевтонским вероучениям. И не профанировать православие, как ряд наших сусально-православных изданий — типа «Русского вестника», ничего не давшего вере отцов, кроме бессильно кликушеских завываний.

И, наконец, третий вопрос — относится к сути и пониманию русской апокалиптики. К раскрытию смысла циклов русской истории и ее сверхисторической компоненты.