Россия во французской прессе периода Революции и Наполеоновских войн (1789–1814)

Провозгласивший себя магистром католического ордена, созданного для защиты от мусульман, Павел удивлял французов своей непоследовательностью, когда объединял русский флот с турецким: «Как отличается эта политика, а точнее, подлинное безумие, от политики Екатерины!»[579] Увлечение Павла Мальтийским орденом у публицистов вызывало недоумение: православный монарх, возглавлявший русскую церковную иерархию, неожиданно становился магистром католического рыцарского ордена. Теперь французские наблюдатели вспоминают о религиозном фанатизме русских как бы в доказательство того, что между просвещенной элитой, монархом и массой народа в России пролегает непреодолимая пропасть, а воля русского самодержца не более чем вздорный каприз.

21 декабря 1798 г. из Петербурга во все европейские дворы отправили Декларацию, извещавшую о принятии императором титула великого магистра Мальтийского ордена. Рвение, с которым русский царь принялся за возрождение древнего ордена, граничило с подлинным фанатизмом: «Император Павел день ото дня все больше упивается званием великого магистра. Он выполняет эти обязанности с усердием и пылом, вредоносность которого дает повод для насмешек. Например, он собирается раздавать орденские знаки отличия не только тем, кто их настойчиво добивался, но также и тем, кто об этом, кажется, и не задумывался»[580]. По мнению журналистов, император желал создать и возглавить, подобно тому как Папа возглавляет Римскую курию, «особую корпорацию» из рыцарей, имеющую разветвленную сеть агентов по всему свету. Иными словами, то была новая попытка сосредоточить в одних руках власть светскую и духовную, и эта попытка встретила крайнее неодобрение парижских наблюдателей[581].

Практически все светские правители Европы, кроме Франции и Испании, признали нового гроссмейстера. Однако приорство Баварское не согласилось с решением о передаче титула русскому царю. Баварский курфюрст временно приостановил деятельность ветви ордена в своих владениях. И хотя по прошествии некоторого времени баварцы все же присягнули на верность новому магистру, этому предшествовал странный эпизод. Узнав о решении курфюрста, Павел прислал ко дворцу баварского посла в Петербурге сани в сопровождении полиции с приказом доставить дипломата на границу и запретить ему появляться в пределах России. После пяти дней и четырех ночей странного «путешествия» несчастного министра высадили в деревушке в двух милях от Мемеля с приказом оставаться там в ожидании семьи и экипажей. Как сообщала Moniteur, вскоре судьбу баварского посла повторили папский нунций и испанский посланник[582].

Более того, в области культуры и образования сравнения тоже делались не в пользу российского императора. В то время как Павел, этот «новый Аттила», своими армиями разоряет прекраснейшие страны Юга и снаряжает крестовый поход против философии и Просвещения на английские деньги, величие взглядов Фридриха II унаследовал прусский король – Фридрих Вильгельм III, который занимается распространением образования среди самого бедного и самого многочисленного класса своих подданных «по образу и подобию центральных и первичных школ Французской республики» [583].

Перемены отношения французской прессы к Павлу I происходили так же стремительно, как менялась геополитическая ситуация в центре Европы в 1800 г.: выход России из Второй коалиции, крупный конфликт с Англией, второй раз за десять лет (с момента Очаковского кризиса 1791 г.) поставивший англо-русские отношения на грань настоящей войны. Российский император отныне занимал важное место в системе международных планов Первого консула.

Парижские газеты регулярно сообщали о разногласиях русского царя с английским королем и австрийским императором. В момент распада коалиции грозовые тучи сгустились над многолетним посланником Габсбургов при русском дворе – Л. фон Кобенцелем, чья высылка была делом нескольких недель, а также над всеми дипломатами и представителями аристократии, кто осмеливался оказывать австрийскому посланнику знаки сочувствия и внимания[584]. Со ссылкой на «Извлечение из Лондонского курьера» ситуацию разъясняла Journal de Paris, отмечая, что и английский посол Ч. Уитворт навлек на себя немилость, и его положение в Петербурге непрочно. И эта немилость была также связана с визитом, который он нанес графу Кобенцелю[585]. В этом отношении деспотизм царя ничуть не походил на «просвещенное» правление его царственной матери, о чем журналисты не забывали лишний раз напомнить. Несколько позднее Gazette de Leyde сообщала об отказе русского двора аккредитовать нового австрийского посланника[586].