С одной стороны, регулярные описания особого русского климата и природных явлений (чудовищных морозов, наводнений, землетрясений, снегопадов, града, засух и т. д.) являлись хорошим примером стандартных газетных «новостей», обязательных для солидной прессы, каковые во множестве публиковались в Германии или Голландии. С другой стороны, только во Франции тема русского климата в периоды международной напряженности прочно переплеталась с политической пропагандой, клише о «варварстве» и жестокости русских, агрессивных завоевательных планах русских царей. В периоды «затишья» такие сообщения о российском климате носили характер в первую очередь развлекательный и должны были наглядно продемонстрировать экзотичность описываемой страны, климат служил уникальным способом кодирования всей русской действительности. При этом географические и климатические условия целого ряда стран (Швеции, Пруссии, Польши) изображались журналистами в сходных фразах. Но в момент приближения войск Наполеона к границам этих стран, тема климата получала особое значение. Поэтому наполеоновская пропаганда была вынуждена пытаться скорректировать унаследованные из прежних эпох стереотипные представления об особенностях климата в регионе боевых действий. Газетные новости часто оказывались наиболее оперативными из всех способов получения информации, в отличие, например, от частной переписки, отправлявшейся военными на родину, поэтому им уделялось столь пристальное внимание как со стороны государственных властей, державших под неусыпным контролем содержание даже сообщений о погоде. Одновременно читатели, чьи родственники находились в тот момент в действующей армии, очень внимательно следили за любыми сообщениями с театра военных действий. И хотя эффективность пропаганды по корректировке стереотипов о климате в России оценить сложно, все же отметим, что в отсутствие других новостей они могли иметь некоторый кратковременный эффект в широких слоях общества.
При объяснении причин поражения 1812 г. в Россию устоявшиеся за многие годы стереотипы о ее климате были удачно использованы наполеоновской пропагандой, а суровая зима объявлялась едва ли не главной причиной поражения Великой армии в кампании. Такая трактовка событий 1812 г. поддерживала миф о непобедимости Наполеона и надолго закрепилась в общественном мнении Франции и всей Европы. Многочисленные заявления мемуаристов и самого Наполеона о том, что погода в год похода в Россию сильно отличалась от обычной для этой местности, порождены лишь желанием французов оправдать собственное поражение чрезвычайными условиями, которые якобы невозможно было предсказать. Хотя в реальности император французов еще в начале 1812 г. обладал точными описаниями русской зимы, основанными на многолетних наблюдениях, и реальная погода конца 1812 г. всего-навсего совпала с этими описаниями.
Революционное десятилетие, протекавшее сначала под лозунгом союза французского короля и его подданных, затем под призывами к уничтожению «коронованных тиранов», лишь ненадолго изменило привычную для прессы Старого порядка диспропорцию внимания к различным институциям Российского государства. На протяжении всего периода 1789-1814 гг. относительно регулярно новости приходили непосредственно из Санкт-Петербурга и касались прежде всего важных политических событий, в центре которых всегда находился император и его двор. Несмотря ни на какие перемены в отношениях двух стран, пресса не была способна изменить институциональные устои Российской империи, в которых все было накрепко связано с двором и личностью монарха, поэтому на всем протяжении Революции и правления Наполеона придворная жизнь была главным объектом освещения французских газет.
Следуя просветительской традиции, двор в интерпретациях журналистов оставался верховной инстанцией, а все прочие органы власти служили его ответвлениями, их самостоятельная роль отрицалась, а их функции смешивались. Само словосочетание «русский двор» включало в себя как непосредственно монарха и императорскую фамилию с его ближайшим окружением, так и Сенат с Синодом, и коллегии, а позднее министерства и банковские учреждения (которые воспринимались как придворные кредитные институты). После дипломата Э. Жене никто не отважился заявлять о наличии подобия политических «партий» или «клубов» в российской столице, поскольку политическую жизнь России во Франции воспринимали относительно реалистично и исходили из давнего постулата просветителей об отсутствии в России третьего сословия.