Российские самодержцы. Екатерина II. Иван Грозный

Суровость, которая может быть и несправедливой, поскольку на этом свете за нее воздается, соединяется с осознанием своего происхождения. Иван очень ясно представляет себе ряд предков из дома Рюриков: Владимир Святой, который окрестил всю Русь (988–989 гг.), Владимир Мономах, сын дочери византийского императора (умер в 1125 г.), Александр Невский, победивший немцев и шведов (1240 и 1242 гг.), и Дмитрий Донской, который в 1380 году впервые одержал победу над татарами, и, наконец, дед, Иван III. В 1573 году он пишет шведскому королю Юхану III: «Ты пишешь нам, что твой отец был коронованным королем, а твоя мать коронованной королевой; но даже если твой отец и твоя мать были коронованы, то твои предки не сидели на троне. И если ты называешь свой род родом властителей, то скажи нам, чьим сыном был твой отец Густав, и как звали твоего деда, и какие владения ему принадлежали, и с какими властителями он состоял в родстве, и из какого владетельного рода ты происходишь?…» Один только римский император равен Ивану по рождению, «а тебя мы не можем назвать братом, поскольку страна Швеция по рангу уступает им» (то есть Ивану, римскому императору и другим крупным властителям). В послании графу Александру Полубенскому, командующему польскими войсками в Ливонии и старосте Вольмара и Зегевольда[17] (к северу от Риги), он пишет: «Это была первая Божья милость: Бог сжалился над слабостью людей и создал царство». Далее следует генеалогия, в которой «доказывается» происхождение Ивана от Пруса, брата Августа. Здесь Иван IV сочиняет миф о происхождении царской власти и царского рода. При этом он руководствуется совершенно определенными намерениями: он прикрывается этим мифом словно роскошным одеянием. Кающийся и сознающий свою вину, смиренный богомолец — одна сторона этого человека, другая же сторона — царь, высоко вознесенный над всеми прочими людьми, равный лишь римскому императору, обязанный быть суровым, ибо его верховная власть ниспослана ему Богом. И именно эта сторона послужила примером всем его преемникам, даже Петру Великому, человеку либеральному до безбожия. Мистическая близость к Богу однажды побудила последнего царя, Николая II, написать Столыпину: «Сердце царя в руке Божьей» (по словам Павла). И здесь чувствуется влияние Ивана IV, простершееся в далекое будущее.

Удивляет широта образования, очевидная из посланий Ивана, в особенности из первого послания Курбскому: его кругозор охватывает Ветхий и Новый Завет, Псалтырь и послания апостолов. Они часто цитируются по памяти, то есть не вполне точно. То же наблюдается и в черновике завещания 1572 года, который содержит также отрывки из литургии. Иван, по-видимому, большое внимание уделял чтению священного писания. Кроме того, он обладает знаниями в области всемирной истории, в том числе Рима и Византии, не говоря уже об истории Древней Руси. В результате примеры и сравнения всегда у него перед глазами. Он искусно использует их, чтобы уличить своего партнера по переписке Курбского в заблуждении или подчеркнуть правильность собственных взглядов. Видимо, он ознакомился с сочинениями Григория Назианзина, Василия Великого, Афанасия Александрийского[18], с историей о Варлааме и Иоасафе, с жизнеописанием святого Савы, сербского архиепископа, и т. п.

Остается неизвестным, каким образом Иван IV приобрел свои знания; пришел ли он к ним, пользуясь сборниками переводов, которых существовало немало, или же имел непосредственный доступ к греческим авторам посредством привлечения представителей духовенства, владеющих греческим языком. Сам Иван едва ли говорил или читал по-гречески; вряд ли можно предположить, что этот язык преподал ему его учитель Сильвестр, имевший, по-видимому, не столь обширное образование. Однако вполне возможно, что с древнерусской хронистикой Иван IV ознакомился самостоятельно. Разумеется, его знания имели пробелы. О западных странах он имел лишь весьма примерное представление. Впрочем, он был готов беседовать с гостями из западных стран, в том числе даже обсуждать вопросы религии, что подтверждает и сообщение о визите священника-иезуита Антония Поссевина. Он не только выслушал его речь в защиту римской церкви, но и подчеркнул свое положительное отношение к папе и проявил интерес ко всему, о чем повествовал Поссевин. Об интересе к иностранцам, посещавшим его, свидетельствует и другой человек; Ричард Ченслор, капитан-англичанин, который волей случая попал на Северную Двину, а оттуда в Москву.

Впрочем, его стремление к учебе постоянно прерывалось периодами враждебного отношения к окружающему миру и затворничества или же примитивных развлечений и вульгарного разврата.