Российский фактор правового развития Средней Азии, 1717–1917. Юридические аспекты фронтирной модернизации

Примечательно, что подписано послание было главным зякетчи (т. е. фактически министром финансов Бухарского эмирата) Астанакулом-кушбеги, который от имени своего повелителя выражал согласие на предложенные условия. Тем самым были соблюдены формальности международно-правового характера: поскольку к эмиру обращался не российский император и не туркестанский генерал-губернатор, а министр финансов, ответ также был дан от равнозначного ему бухарского чиновника.

Таким образом, и в Хиве, и в Бухаре в начале XX в. была произведена фиксация курса таньги, ставшая, таким образом, первым шагом на пути к «монетному объединению» трех государств. После включения Бухарского эмирата и Хивинского ханства в таможенную черту Российской империи в 1895 г., т. е. упразднения таможен и таможенных сборов между ними, этот шаг выглядел вполне закономерным этапом в дальнейшей экономической интеграции. Однако насколько же эффективным оказались принятые меры?

Во-первых, так и не была достигнута конечная цель — полное изъятие таньги из обращения и повсеместное распространение в Бухарском эмирате и Хивинском ханстве российского рубля. Прежде всего, соглашения с протекторатами не предусматривали никакой процедуры контроля выполнения эмиром и ханом условий соглашений. Вероятно и сами финансовые чиновники ханств, скорее всего, не имели представления о том, сколько серебряных монет находится в обращении в их государствах. Наконец, если бухарские и хивинские торговцы или менялы с доверием принимали русское серебро, то простые ремесленники и крестьяне относились к нему с подозрением (не говоря уже о бумажных кредитных банковских билетах). Поэтому даже российские предприниматели, скупая хлопок, шерсть, мерлушки и проч., предпочитали пользоваться таньгой, чтобы проще взаимодействовать с местными продавцами [Логофет, 1911б, с. 72]. Более того, чтобы не допускать повышения обменного курса таньги, банковские учреждения в Амударьинском военном отделе без согласования с руководством Госбанка периодически «вбрасывали» на рынок хранившиеся у них запасы таньги [Садыков, 1965, с. 129–130].

Во-вторых, формально отказавшись от права чеканки монеты эмир Абдул-Ахад и хан Мухаммад-Рахим II рассматривали это свое решение как вынужденное и временное и не теряли надежды на то, что оно рано или поздно будет восстановлено. Бухарский эмир, который, как уже отмечалось выше, привык к различным «исключениям» в его пользу из решений российских властей, действовал в этом направлении особенно активно, прибегая к посредничеству даже таких российских государственных деятелей, которые, казалось бы, совершенно не имели никакого отношения к финансово-правовой политике.

Так, в сентябре того же 1901 г. в Туркестан прибыл военный министр А. Н. Куропаткин, при этом одним из пунктов его служебной поездки стали бухарские владения. Эмир Абдул-Ахад воспользовался случаем и, помимо ряда других вопросов, обратился к министру с просьбой разрешить вернуть в оборот стертую таньгу, которую ему предписывалось принимать у населения, но затем не пускать в оборот, и позволить ему приобрести в России серебро (со скидкой 3 руб. с каждого пуда) для чеканки монет. Кроме того, он обратил внимание Куропаткина на то, что если таньгу заменят 15-копеечной монетой (как и планировалось в итоге), «бедные бухарцы были бы обижены такою денежною реформою» [Куропаткин, 1902, с. 144]. Для эмира не было секретом, что Военное министерство постоянно конфликтовало с Минфином по вопросам управления Туркестанским краем и протекторатами и он, видимо, рассчитывал, что министр примет его сторону в споре с финансовым ведомством.

Хивинский хан еще и в июле 1908 г. обращался к туркестанскому генерал-губернатору с просьбой разрешить ему чеканку таньги, поскольку, как он утверждал, его подданные так и не привыкли вести дела в русской монете. Разрешение не было ему дано, и он стал чеканить серебряную монету тайно, выдавая ее в качестве жалования своим воинам из числа кочевых туркмен [Садыков, 1965, с. 131], отследить наличие денег у которых имперская администрация возможностей, конечно, не имела. По слухам, доходившим до туркестанской администрации, тайной чеканкой монеты занимался и бухарский эмир, который в соответствии с соглашением от 23 апреля 1901 г. отчеканил в 1902 г. 25 млн таньги, а потом еще несколько раз, но к 1904–1905 гг. официально прекратил ее чеканку. Подозревали, что он «по-старому, где-нибудь в Шахрисябзе чеканит теньгу из громадных запасов слитков серебра, хранящихся у него в арке, и через сорафа (банкира) Мир-Салихова или кого другого пускает их в обращение» [Губаревич-Радобыльский, 1905, с. 156]. Медная же монета продолжала чеканиться и после реформы, причем эмир под ее предлогом, начал выпуск новых «черных пулов», которые стоили вдвое больше, чем прежние [Маджи, 1962, с. 48].