Российский фактор правового развития Средней Азии, 1717–1917. Юридические аспекты фронтирной модернизации

Современники отмечали, что таньга оставалась в ханствах основным платежным средством и в первые десятилетия XX в., хотя в официальных обзорных трудах и путеводителях по Туркестану и протекторатам все цены в Бухаре и Хиве указывались в рублях (см., например: [Туркестанский край, 1913, с. 185–190]). Путешественники, лично побывавшие в ханствах, отмечали, что таньга применялась в расчетах повсеместно, хотя и выглядела как «кусочки серебра» или как «древние монеты, больше, чем какая-либо из ходящих сегодня» [Graham, 1916, p. 33].

Недолго сохранялся и установленный вышеупомянутыми соглашениями курс таньги в Бухаре и Хиве. Уже в 1903 г. путешественники по Бухаре отмечали, что она фактически стоит не 15, а 18–20 коп. [Никольский, 1903, с. 14], сохранялся этот курс и к началу 1910-х годов [Логофет, 1911а, с. 300–301]. Что же касается Хивинского ханства, то даже ведущие в нем дела российские компании выступали за повышение официального курса обмена таньги. Так, в 1907 г. представители Большой ярославской мануфактуры и компании «Надежда» обратились к начальнику Амударьинского отдела с просьбой обеспечить сохранение курса таньги на уровне 20 коп. [Садыков, 1965, с. 130; Ю. О. Я., 1908, с. 128].

Дополнительные проблемы создавало наличие «стертых» монет, по поводу которых эмир Абдул-Ахад обращался к военному министру Куропаткину во время его приезда в Бухару. Дело в том, что соглашение 1901 г. не предусматривало особого порядка выкупа этих монет, в которых серебра было гораздо меньше, чем в нестертых таньгах. Соответственно, выкупая их у эмира по 15 коп., Госбанк нес немалые убытки — так, после покупки первой партии он потерял более 100 тыс. руб. и, естественно, потребовал, чтобы эмир принял на себя часть этих убытков, что того немало удивило. Тем не менее ему пришлось возместить 50 % потерь Госбанка в размере 53 тыс. руб. Когда и во второй выкупленной Госбанком партии монет оказалось немало стертых, его руководство заставило эмира компенсировать уже 2/3 потерь — 44 тыс. руб. Эмир, апеллируя к тому, что подобное не предусматривалось соглашением 1901 г., попросил разрешения для возмещения убытков отчеканить 3 млн монет из собственного серебра, в чем ему не было отказано — но при условии, что все убытки при выкупе стертой таньги в дальнейшем будет нести он сам [Туркестан, 2016, с. 75–76].

Наконец, большой проблемой в реализации финансово-правовой политики России в протекторатах стала закрытость информации о проводимых мероприятиях, о соглашениях с эмиром и ханом, в результате чего не только простые русские предприниматели и подданные среднеазиатских монархов, но даже и высокопоставленные чиновники не до конца понимали смысла достигнутых соглашений. Так, например, в Туркестане в 1900-е годы полагали, что соглашение 1901 г. предусматривало чеканку таньги для Бухары в России, даже туркестанский генерал-губернатор А. М. Самсонов в январе 1910 г. на особом совещании по бухарским делам повторил этот слух, обвинив эмира в том, что тот добивался отмены этого и возвращения права чеканить таньгу вновь на собственном монетном дворе (чем вызвал критику со стороны Минфина) [Там же, с. 75, 81]. Не отражались расходы, связанные с выкупом таньги (как понесенные, так и запланированные), и в ежегодных «Общих государственных росписях доходов и расходов» — либо все из-за той же закрытости информации, либо имперские финансовые структуры просто-напросто не могли даже предположительно определить сумму этих расходов на каждый год.

Тем не менее исследователи по-разному оценивали результаты фиксации курса бухарской и хивинской таньги и перспективы дальнейших денежных реформ в протекторатах. Одни и спустя несколько лет полагали, что «монетное объединение», т. е. полная замена таньги русским рублем в ближайшее время не произойдет [Губаревич-Радобыльский, 1905, с. 160]. Другие считали, что бухарцы и хивинцы уже привыкли не только к русскому серебру, но и нашли немало преимуществ в использовании бумажных кредитных билетов, так что «монетное объединение» выглядит вполне реальным [Логофет, 1911б, с. 73].

Современные исследователи тоже по-разному оценивают финансово-правовую политику Российской империи в отношении Бухары и Хивы. Советские специалисты в первую очередь обращали внимание на «колониальный характер» денежной политики, утверждая, что она реализовывалась в интересах русской буржуазии и купечества и вела к разорению жителей среднеазиатских ханств [Тухтаметов, 1966, с. 59]. Постсоветские авторы, оставляя в стороне идеологическую составляющую, в большей степени сосредоточиваются на эффективности реализованных мероприятий, отмечая невысокую ее степень и критикуя чрезмерное стремление к единообразию финансово-правовых отношений в многонациональной империи — без учета ее региональных специфик [Правилова, 2006, с. 133].