Российский фактор правового развития Средней Азии, 1717–1917. Юридические аспекты фронтирной модернизации

Годом позже, в 1895 г., Министерство финансов принимает уже совершенно самостоятельное решение, предписав казначействам, а также отделениям и кассам Госбанка на территории Самарканда, Бухарского эмирата и Амударьинского отдела принимать местную таньгу по фиксированному курсу — по 12 коп. за 1 бухарскую или хивинскую таньгу [Логофет, 1911б, с. 71; Садыков, 1965, с. 124]. Так было положено начало фактически самостоятельному участию Министерства финансов Российской империи в отношениях со среднеазиатскими протекторатами: до сих пор их осуществляли только Военное министерство (через туркестанского генерал-губернатора и начальника Амударьинского отдела) и Министерство иностранных дел (через Императорское русское политическое агентство в Бухаре). С формально-юридической точки зрения Минфин действовал строго в пределах своих полномочий, так как указанное решение распространялось на деятельность подведомственных ему учреждений — казначейств и подразделений Госбанка. Однако, поскольку эти учреждения взаимодействовали и с русскими торговцами в Туркестане и протекторатах, и с их туземными партнерами, получалось, что в конечном счете эти предписания изменяли фактические отношения в финансово-правовой сфере, императивным образом устанавливая обменный курс рубля и таньги без согласования с военным и дипломатическим ведомствами империи! Не приходится удивляться, что из попыток реализовать это распоряжение на практике ничего не вышло: никто (в том числе и российские подданные) не желали сдавать серебро, теряя на каждой монете по 3–5 коп.

С. Ю. Витте попытался исправить ситуацию два года спустя: 24 марта 1897 г. он предложил управляющему Госбанком России Э. Д. Плеске разработать правила определения курса таньги для приема российскими банковскими структурами. Однако руководство Госбанка не сумело предложить ничего эффективного, поскольку курс таньги продолжал сильно колебаться, а сам банк, стремясь не упустить свою прибыль, по-прежнему склонялся к занижению курса по сравнению с рыночным [Ю. О. Я., 1908, с. 124].

Отметим, что не только Минфин с 1895 г. стал вмешиваться в сферу деятельности других министерств в отношениях с Бухарой и Хивой: иногда имела место и обратная ситуация. Например, в 1897 г. начальник Амударьинского военного отдела полковник А. С. Галкин предлагал комплекс мероприятий по «монетному объединению» Хивы с Россией, рекомендуя установить постоянный курс таньги от 14,3 до 14,8 коп., учредить новые кассовые отделения в Чимбае и самой Хиве, а также обеспечить учреждения Госбанка в ханстве и Амударьинском отделе необходимым количеством русской серебряной монеты для обмена [Там же, с. 127]. А в 1898 г. туркестанский генерал-губернатор С. М. Духовской предложил свой вариант решения проблемы с курсом бухарской таньги: заменить ее билоном — особой монетой, на одной стороне которой будет чеканка на бухарском (персидском) языке, на другой — на русском с указанием достоинства монеты — 20 коп.; эти монеты должны были приниматься во всех российских кассовых учреждениях как и русские двугривенные. Однако Минфин встретил эти предложения негативно, особенно последнее: во-первых, оно не решало проблему с огромным количеством таньги в ханствах и все еще некоторым на территории Туркестана; во-вторых, чеканка подобной монеты могла подорвать престиж Российской империи в Бухаре — ведь чеканка на одной монете и русских, и бухарских государственных символов означала бы равенство этих государств в глазах пользующихся монетами, тогда как Россия фактически являлась сюзереном Бухары ([Губаревич-Радобыльский, 1905, с. 155–156]; см. также: [Покровский 1928, с. 38–39; Becker, 2004, p. 125–126])!