Российский хадж. Империя и паломничество в Мекку

Само по себе сотрудничество Путина с саудовским правительством по вопросам хаджа выглядит противоречащим тесным связям российского президента с руководством Русской православной церкви и тому образу России, который он часто стремится пропагандировать, – как страны, глубоко укорененной в восточных православных традициях. Но то, что Путин политически использует Русскую православную церковь и в то же время занимается хаджем, в действительности вполне соответствует колониальному прошлому России. В наши дни, как и в конце XIX века, Россия – многоэтничное и многоконфессиональное государство. Даже после распада Советского Союза на пятнадцать независимых государств в 1991 году – шесть из них с мусульманским большинством – Россия остается родиной для крупных мусульманских народов. В одной только Москве, столице России, живет 2 миллиона мусульман, благодаря чему этот город имеет самое большое в Европе мусульманское население. С количественной точки зрения ислам занимает в современной России по сути то же место, что и в поздней Российской империи: мусульмане – крупнейшее религиозное меньшинство, второе после православных. Около 20 миллионов российских граждан идентифицируют себя как мусульмане, составляя около 15% населения России.

Усилия Путина по расширению доступа в Мекку для российских граждан свидетельствуют о возрождении ислама в постсоветской России, а с ним и государственных стратегий по управлению исламом и интеграции мусульман. Зная об этом или нет, Путин опирается на традиции и политику в отношении хаджа, выработанную больше века назад, при царском режиме, в том числе на ту инфраструктуру царской эпохи, на базе которой СССР в ХХ веке строил систему своего глобального влияния и которая в наше время поддерживает российскую политическую мощь на Ближнем Востоке.

Россия в XIX веке поставила хадж себе на службу, используя его как механизм имперской интеграции и экспансии. В противоположность ортодоксальным академическим взглядам на Россию и другие европейские державы в конце XIX века, я доказываю, что Россия не только боялась ислама в его глобальном измерении – как угрозы для империи – и не только пыталась сдерживать и контролировать его в своих колониях. Напротив, царская Россия строила свою державу отчасти с помощью глобальных исламских сетей, прокладывая новые пути империи вдоль маршрутов хаджа, соединявших царскую Россию с Аравией.

В наше время эта история особенно резонансна. Как и в начале ХХ века, правительства воспринимают миграцию и иммиграцию в качестве обоюдоострого оружия. Миграция представляет собой как угрозу – основанную на страхах и высокой тревожности по поводу терроризма, экстремизма и инфекций, – так и потенциал, основанный на экономическом ореоле глобализации. В глобальном плане страхи перед миграцией, вероятно, особенно сильно связаны с исламом, в котором многие на Западе видят агрессивную, фанатичную религию, сущностно несовместимую с западной демократией и прогрессивными социальными ценностями.

В современную эпоху глобализации термин «мусульманский мир» не имеет особого смысла: в прошлом веке ускорившиеся модели миграции и иммиграции оторвали мусульман от их исторических корней в таких масштабах, в каких это никогда не происходило прежде. Мусульмане сегодня живут по всему миру; видимо, особенно ненадежно их положение в Европе, где десятилетиями нарастают антиисламские настроения, отражая европейские экономические проблемы и общее смутное недовольство новым статусом Европы как цели стремления иммигрантов – после столетий, когда она была источником эмиграции.

В конце XIX века Россия тоже боролась за то, чтобы примирить свою историческую православно-имперскую идентичность с реальностью своего внутреннего разнообразия, со своими многолюдными, все более мобильными мусульманскими народами, лояльными, как она опасалась, соседнему османскому султану, сопернику царя. Эта борьба смыкалась вокруг важной темы хаджа. Чиновники дискутировали о том, как к нему относиться. Многие русские чиновники по множеству причин старались ограничить хадж. Но как его ограничить, чтобы это не выглядело вмешательством в мусульманскую религиозную практику и нарушением свободы вероисповедания мусульман? Россия пыталась поддерживать хадж, и это обещало ей больший доступ к мусульманским общинам и контроль над паломничеством, – но и у такого подхода были проблемы. Патронат не должен был поощрять хадж и увеличивать численность паломников, однако приводил именно к этому. И в связи с патронатом вставали более общие вопросы – об идентичности и легитимности России и об учреждениях, служивших опорой имперской стабильности. Как Россия, будучи православным государством, могла оправдать поддержку важного исламского ритуала? И как могла усилить патронат, не раздражая Русской православной церкви и не теряя ее критически важной институциональной поддержки в адрес режима?