Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 1: XVIII–XIX века

Современники также ставили в заслугу В.М. Голицыну то, что на Общероссийском съезде городских деятелей (Москва, 15–16 июня 1905 года) он в качестве председателя поддержал обсуждение еще не обнародованного тогда проекта «булыгинской» Думы. На съезде впервые было публично произнесено слово «конституция». В резолюции признавалось неотложным «введение в России народного представительства на конституционных началах, т. е. предоставление народному представительству решающего голоса в вопросах законодательства, государственного бюджета, об ответственности министров и контроля над действиями администрации, а равно права законодательного почина». Кроме того, документ содержал требование немедленного введения неприкосновенности личности, жилища, свободы слова и печати, права союзов и собраний, а также восстановления в правах всех лиц, пострадавших за свои политические и религиозные убеждения. По поручению участников съезда Голицын представил принятые постановления в Совет министров и «на Высочайшее Государя Императора благовоззрение», однако это не повлияло на решения верховной власти.

«Свобода есть право каждого жить и действовать без нарушения чужой свободы и без ущерба общественному строю, в свою очередь свободному», – такова, по словам Голицына, «основная формула общественного быта», которая должна определять государственную политику. «Чем более личность находится под опекой, тем народы неразвитее, и благосостояние идет по ложному пути»; отмечая данную закономерность «во всех странах и во все эпохи», он считал наиболее показательным пример двух «народов, стоящих во главе человечества»: Англии («обеспечившей свободу личности еще в средние века») и Америки («сделавшей то же в более новейшие времена»). Князь видел еще одно объяснение передовых позиций англичан и американцев – в их особом отношении к своему прошлому: «…традиции у них есть, но они не стесняют их, или, скорее, они ими не стесняются…»

При этом Голицын с досадой отмечал особенность «развития нашего миросозерцания»: «…в воспитании молодых поколений отличительную черту составляет стремление сохранить прошлое, какой-то предвзятый традиционализм, а вовсе не будущее, не подготовление себя и других к нему. Мы не решаемся сказать себе, что продолжение прошлого невозможно, что жизнь идет вперед, предъявляет все новые и новые требования, на которые мы должны быть готовы ответить, а удовлетворять этим требованиям с устарелыми средствами прошлого нельзя…»

В конце августа 1905 года, приветствуя подписание мирного договора с Японией («гора свалилась с души, кошмар исчез»), В.М. Голицын обращал внимание на то, что война «сослужила большую и благодетельную службу России: она раскрыла нам глаза на самих себя», произвела «пертурбацию в умах». Однако князь испытывал тревожные предчувствия по поводу того, сумеет ли, с одной стороны, общественность воспользоваться сложившейся в результате войны ситуацией, а с другой – «захотят ли там, чтобы мы этим воспользовались».

В конце сентября 1905 года, констатируя нарастание «брожения» в стране, он выражал серьезную тревогу по поводу будущего: «Отшатнув от себя умеренных прогрессистов-земцев, правительству теперь не на что опереться… Никто из нас не может предвидеть, к чему все это идет и чем оно разрешится». «Теперь уже идет не борьба против правительства, неспособного и несостоятельного, а междоусобие общества», – отмечал московский городской голова опасную тенденцию «вползания» страны в гражданскую войну. «Удивляешься при виде того, как у нас не умеют или не хотят понять, что свобода и обеспечение личности есть главная, если не единственная основа государственного и общественного благосостояния. Раз это установлено и прочно, все остальное на этой основе вырастет и разовьется. У нас же царствующий режим направлен на то, чтобы подавить личность, не выпускать ее из-под опеки, опутывать ее требованиями безопасности, охраны, благонадежности, т. е. делать из личности игрушку произвола, самого дикого, самого бессмысленного. Не замечают, что государство составляется из людей, а раз эти люди обращены в ничто, то и государства нет», – записал он в дневнике в октябре 1906 года.