Росток

— Подожди-подожди. — Петр Яковлевич достал из кармана красный карандаш. — Насколько я понял, на трех ватманах у тебя воссоздана эволюция твоего замысла. Ты пришел к решению с помощью цикличной схемы выработки условного рефлекса. Так?

Григорий кивнул, сел на стул, положив на колени обветренные пальцы, которые едва заметно дрожали. Его сейчас не радовали ни неожиданный взлет мысли, ни утонченное решение.

Кто-кто, а Петр Яковлевич должен бы знать, чего стоило ему прозрение. Сколько математической информации просеял он мысленно, чтобы обнаружить ценное зернышко. Числовые обозначения и буквенные символы проносились в его сознании то как призрачные тени, то как яркие пятна. Он нанизывал их, будто монисто, на острие мысли или выстраивал, словно командир солдат. Да, это была работа. Невидимая, однако изнурительная и утомляющая работа. И Петр Яковлевич хорошо знает цену этой работе.

— Вывод, к которому я пришел, таков... Мы используем для базовой структуры нейронные сети... Если...

— Если... Если... — недовольно перебил Петр Яковлевич. — За минувший день, Григорий Васильевич, кое-что изменилось.

Он чувствовал вялость и безволие Савича, который только что с таким азартом ползал по полу, испещряя ватманы чертежами. В чем причина перемены? Он не мог, не имел права отпустить одного из лучших сотрудников лаборатории, не попытавшись выяснить причину.

Взгляд Петра Яковлевича остановился на фотографии под плексигласом. «Иван Сергеевич помолчал бы, подумал и нашел бы подход. А как мне найти?»

— Слушай, голубчик... С какой это зазнобой ты сидел вчера в кафе? — спросил вдруг Петр Яковлевич и тут же почувствовал, что вопрос его бестактен и неуместен.

Григорий встрепенулся, будто кто-то толкнул его в спину, поднял голову, мечтательно улыбнулся:

— Женщина как женщина... Только огня в нее насыпано многовато.

— А мне вот не довелось вкусить холостяцких радостей, — задумчиво произнес Петр Яковлевич. — И знаешь, не жалею... Не распылялся...

— Эх, Яковлевич! — вздохнул Григорий. — Кому заранее известно, в каком дворце прописана его принцесса? Чаще всего выбираем способом проб и ошибок. Поэтому и разводов много. Вот мы... Колдуем над сложностями... А до сих пор еще не изобрели индикатора, который выявлял бы соразмерность чувств, их глубину и прочность... — Григорий подошел к столу, положил пальцы на прохладную перчатку Петра Яковлевича. — Я не обижаюсь... Знаю, что вы из лучших побуждений... Исходя из своих оценок... А если они, эти критерии, не для меня?

— Не такой уж ты нестандартный... — тронутый откровенностью Григория, Петр Яковлевич встал. — Кроме всего прочего, есть еще обобщенный, эталонный образец поведения и морали...

— Вирутно, что есть! Как не быть! — подхватил Григорий. — Только он не жизненный, не наполнен страстью и безумством. Нам, простым смертным, остается разве что отклоняться от эталонных норм... Это и делает нас живыми людьми во плоти и крови.

— Гляди, а то отклонишься так, что... Мне будет больно, Григорий, если такое случится с тобой.

— О нет! Не беспокойтесь! Вам не придется за меня краснеть.

— Ну что ж, пока сойдемся на этом.

— Вы сказали: за минувший день кое-что изменилось. Если не секрет — что?

— А-а... Такая штукенция, голубчик... — Петр Яковлевич спрятал карандаш в ящик стола. — Прибыли вагоны с оборудованием... Нам выделили вычислительную машину... Все твои соображения теперь...

— Ура! Это же здорово! — Григорий схватил под мышки Петра Яковлевича, крутанул вокруг себя. — На ступеньку выше теперь станем!.. Не вслепую будем ковыряться... Простите за бесцеремонность... Но это же такая радость!

— Вижу, — с деланным неудовольствием глянул на него Петр Яковлевич. — Силушки у тебя, голубчик, как у выгулянного бугая. Не знаешь, куда ее девать. Взял бы да помог монтажникам. Старую тематику мы пересмотрим и какую-то малость времени выгадаем.

— Я не против... Ощупаю каждый проводок, каждое соединение.

— Вот и договорились. Иди занимайся делом.

После работы Григорий направился в кафе «Под башней».

У входа его встретил Максим Бигун.

— Привет, старик! Давно ждем тебя.

— Спасибо. Но я...

К ним подошла Майя.

Григорий пожал ее холодные пальцы.

— Ты не будешь сердиться, чаечка, если я сегодня не зайду?

— Что-нибудь случилось? — Из-под опущенной на лоб прядки черных волос сторожко и выжидающе глядели встревоженные глаза.

— Майя, я уже ночь и два дня не был дома...

— Вон ты о чем... Тогда иди... Сами развлечемся... Правда, Максим? Ну, иди, чего стал? Я замерзла...

Григорий побрел к трамвайной остановке, сел в вагон, прижал лицо к стеклу. Трамвай почти бесшумно скользил по рельсам, стеля перед собой и по бокам белые летучие полотнища сполохов. В еще не загустевшей мгле возникали и исчезали дома, словно кто-то невидимый тасовал огромные игральные карты. Тесно застроенный центр города удалялся, отодвигался, утихал неугомонный грохот и гам. Вот и окраина.