Росток

— Я все выдумал, Аида, чтобы подразнить тебя. — Григорий лихорадочно искал оправдания, спасения (пусть во лжи) и ухватился за первое, что пришло в голову. — У нас устанавливают новое оборудование, будет вычислительная машина. Включили одну новую штукенцию и сожгли. Я с Евгением Сюсюком всю ночь ползал с паяльником, чтобы к утру отремонтировать... Потом меня запряг Пиякович...

— А это что за тип? У тебя хоть есть приятели кроме пьяниц?

— Наш начальник Петр Яковлевич с малых лет ничего, кроме воды, не употребляет. Выпер меня на Кайзервальд думать... Я и думал, пока не замерз. Оказалось, что напрасно. — Отвлекшись от Майи, Григорий почувствовал себя свободней, раскованней. Не надо было лгать и придумывать разные подробности, запоминать их, чтобы при повторном упоминании не сбиться, не перепутать. — Не то чтобы напрасно... Все переносится теперь на более высокий уровень, нервные процессы будут рассматриваться шире, основательней...

— Не загоняй меня снова в старый угол. — Аида сняла халат, повесила его на спинку стула. — Слушай, знаток нервных процессов, не мог ли бы ты лечь в гостиной на диване? Или я перейду. Как тебе удобней?

— Аида, не выдумывай! — крикнул Григорий.

Он проанализировал все услышанное от жены и пришел к выводу: никаких любовников у нее нет. Тайные свидания, измена — все это чушь. А вот он... Аида обличила его непорядочность, его неискренность. В сердце Григория снова вползала змейка гнева, чтобы ужалить обоих. Ему не хотелось до конца открывать перед женой потаенное, скрытое. А он взял и признался, что был у женщины с весенним именем Майя. Но ведь жена тоже призналась... В чем? Она, просто решила допечь ему, играя на самой чувствительной струне — на ревности. Что же предметного, неопровержимого увидел он за ее словами? Ничего. Пустота и холод, отчужденность и презрение. А она увидела... Она поняла... И не стала упрекать, унижать.

— Бери, Гриша, простыню и одеяло. Не знаю, сколько дней потребуется для размена. Дай ключ от спальни, и прошу сюда не входить.

— Аида, когда перебесишься, скажешь. Хорошо?

— Я считала, что ты умней и порядочней. Иди, Гриша. Завтра мне придется побегать в поисках работы. Хочу спать.

9

— Гей, чувак, подмогни! А то хоть караул кричи! — толкнул коленом в бок по-приятельски Григория молоденький шофер, он же автокрановщик.

Савич ползал по полу просторной комнаты, переоборудованной из двух смежных. Одет он был в брезентовую робу, вполне мог сойти за простого рабочего и потому не удивился такому панибратскому обращению парня.

Григорий ответил не сразу. Заглянув в кальки прораба, которые беспризорно валялись на полу в уголке зала, он подметил несоответствие между тем, что было в проекте, и тем, что делалось. Разница была столь незначительной, что не бросалась в глаза. Но Григорий, выбитый из привычной колеи событиями минувшей ночи, раздраженно всматривался — в чем закавыка?

— Ты что, глухой или не хочешь помочь? — не унимался парень. — Я не поскуплюсь... В кабине спрятана «несовершеннолетняя»... На конец смены... Вместе раздавим.

— Что за «несовершеннолетняя» ? — поднял на него удивленные глаза Григорий.

— Нет, ты действительно тюкнутый в темечко! — взмахнул руками парень. — Четвертинку горилки так называют... Что-нибудь подкалымлю, Гузь у нас не скупой, будет и на загрызку. Пошабашим, дерябнем.

Парень вызывал симпатию своей нагловатой откровенностью. Красивое лицо, словно освещенное голубыми лучиками глаз, побронзовевшие на свежем воздухе щеки, — все в нем кипело молодостью, нетерпением, порывом.

— Армию отслужил?

— Вон ты про что! — взъерошился парень, показав прокуренные зубы. — Само собой... Мы не сопляки безмозглые! Со мной ни в какой переплет не попадешь.

— Как зовут?

— Ромкой по паспорту. А кличут Иголкой. Потому что знаю, как и для кого шить.

— В чем помочь? — Григорий отложил кальки, встал.

— Панель подцепишь. Перебросим сюда, на второй этаж, а тогда махнем на полчасика, в одно местечко — тепленькое и харчевое. Может, и побашляют нам...

— Не понял, что это за зверь.

— Башлевать? Рубли наживать.

— Ну ты и хват! — улыбнулся Григорий, хотя был готов матерно выругаться. — Пошли помогу. Покажешь, что и как, я пойму.

— Для этой работы ума много не надо, настропалю!

Они вышли во двор. Жалящий морозец будто крапива обжег щеки, пальцы. Роман протянул Григорию замусоленные рукавицы, показал, что надо делать. Залез в кабину, крикнул:

— Давай!

Григорий накинул на крюки кольца тросов. Длинная железобетонная плита, качнувшись, поползла вверх, поднялась на уровень второго этажа, затем сквозь проем в стене втиснулась в зал. Роман выглянул из кабины:

— Валяй туда, отцепишь стропы. Одна нога здесь, другая там.

Григорию захотелось заглянуть в карты, которыми, бесспорно, играет пройдоха Антон Калинович Гузь. То, что Роман был у него обыкновенной шестеркой, он не сомневался. «В конце концов, как любит говорить Гузь, меня не убудет, если услышу наглое разглагольствование Романа. Ишь ты! Пообещал чарку и считает, что купил меня».