Ростов-папа. История преступности Юга России

Староста устанавливал дневную норму каждому артельщику, в зависимости от его нынешней специализации и места попрошайничества. При этом он строго следил за ротацией мест, дабы не вызывать подозрений у обывателей, ибо это влияло на заработок. Староста договаривался с церковным причтом об аренде мест для нищей братии. К примеру, стойло на церковной паперти у дверей ценилось дороже и стоило соискателю не менее 150 рублей в год. Как правило, на это место претендовали так называемые мамахи с поленом — опустившиеся личности, за неимением собственных детей и возможности взять младенцев напрокат заворачивающие в тряпье полено. Кто там будет выяснять, что оборванная мамаха так жалобно трясет в руках при появлении потенциального жертвователя.

Младенцы обычно сдавались внаем персоналом сиротопитательных и воспитательных домов (от 30–40 копеек до 1 рубля в сутки в зависимости от сезона). Особо ценились золотушные, рахитичные, увечные, так называемые родимчики. Этих постоянно щипали, тормошили, дабы детским ревом привлечь сердобольных обывателей. Мамахи были видны издалека, их униформой считалась чисто деревенская одежда: сарафаны, кацавейки, байковые или ситцевые платки на голове. Хорошо подготовленная и экипированная мамаха могла в праздничный день заработать несколько рублей, притом что портовой грузчик в Ростове в сезон гнул спину за 1,5–2 рубля. «Арендованные» младенцы редко доживали до 5–6 лет, учитывая, что приходилось работать в дождь, стужу, метель, зной.

Чем дальше от входа в храм, тем дешевле стоила аренда места. Христарадник сдавал нормированную выручку (редкий излишек забирал себе), получая свою долю от антрепренера в размере в среднем до 10 рублей в месяц. Этого вполне хватало, чтобы не раз напиться в ближайшем ночлежном доме.

Алексей Свирский писал о ростовских нищих: «Грустно и жутко становится, когда смотришь на голодных, бесприютных оборванцев, которые с болезненною жадностью, дрожащими руками вместо хлеба подносят к своим бескровным губам стакан омерзительной сивухи; которые, не заботясь о будущем и схоронив прошедшее, спешат отнести в притоны животного веселья последние гроши, добытые путем унижений, разврата и нередко — преступления. Но еще грустнее, еще больнее становится от сознания, что в этих притонах падения, наряду с темным невежественным плебсом, очень часто попадаются и люди с высшим образованием, люди, некогда занимавшие видное положение в обществе, а теперь служащие, даже в трущобах, предметом насмешек и потехи для своих темных товарищей по несчастию…

Но не менее жаль становится, когда в этих вертепах лицом к лицу сталкиваешься с детьми нищеты и разврата. Вот перед нами мальчик лет девяти: с нахальным, циничным выражением лица и махорочной „цыгаркой“ во рту стоит он перед растрепанной, оборванной женщиной и, едва достигая ей до колен, поднявши голову вверх, охрипшим от пьянства голосом упрекает ее в измене…»

Известным ростовским «антрепренером» был Афанасий Папатриандофило, содержатель «пансиона» для нищих. Пользуясь своими связями в греческой диаспоре, он возил в Ростов целые ватаги мальчишек из Эллады, которых обучал здесь хитрому искусству российского нищебродства. В Таганроге у купца был свой особняк, выстроенный на детские доходы.

Мальчишек продавали бродячим комедиантам, в балаган, в цирк, в прислугу. После 8–9 лет в прокат их уже не сдавали, они сами начинали работать «по профессии». Главным образом — воровской.