Ростов-папа. История преступности Юга России

Дореволюционный историк Михаил Пыляев так характеризовал эту братию: «Утром… проходили целые бесконечные нити нищих; шли бабы с грудными младенцами и с пеленами вместо последних; шел благородный человек, поклонник алкоголя, в фуражке с кокардой, рассказывая публике мнимую историю своих бедствий; шел также пропойца мастеровой, сбирали чухонки на свадьбу, гуляя попарно, со словами: «помогай невесте»; возили на розвальнях гробы или крышку от гроба старухи, собирая на похороны умершему; шли фонарщики, сбирая на разбитое стекло в фонаре. Ходил и нижний полицейский чин с кренделем в платке, поздравляя гостинодворцев со своим тезоименитством… Брели, особенно перед праздниками, разные калеки, слепцы, уроды, юродивые, блаженные, странники и странницы».

В одиночку нищебродствовать было боязно из-за обилия себе подобных, которые и бока могли наломать конкуренту. Поэтому волей-неволей голь перекатная на Юге России вынуждена была прибиваться к артелям.

Артели профессиональных нищих называли себя калунами (от слова «калить» — собирать Христовым именем, нищебродить, отсюда — калики перехожие). Артели были специализированными (слепые, богомольцы, отставные солдаты, погорельцы) либо земляческими (беженцы, пострадавшие от погромов, с голодного края, греки-армяне-болгары-персы-евреи и т. д.). Так в середине XIX века в Ростове появились пиндосы — нищие греки из Пинда и Этолии, юго-западной горной части Балканского полуострова, пострадавшие от турецких карательных экспедиций. Они распространились по всей Новороссии от Одессы до Ростова, оборванные, грязные, протягивающие руку за подаянием. Впоследствии отличительной чертой пиндосов стала как раз развернутая кверху ладонь («пента» в переводе с греческого — пять).

В 1903 году после кровавого Кишиневского погрома на центральной ростовской улице Большой Садовой, чуть ли не на каждом углу милостыню просили беженцы-евреи. В 1905–1906 годах — бежавшие от армяно-татарской резни мусульмане, а в 1915–1916 годах — уже армяне, сумевшие выжить после геноцида.

Отечественные калуны появлялись в Ростове после моровых поветрий и голода последней четверти XIX века в Центральной России, Русско-турецкой и Русско-японской войн, после неудачного столыпинского переселения в Сибирь 1907–1911 годов.

Артели калунов представляли собой настоящие средневековые цеха со своим старостой-антрепренером, строгой иерархией и поборами «на братскую свечу». Эта схема ничуть не изменилась и сегодня.

Профессиональные калуны, воронежские крестьяне Архип и Дарья Леженины каждый день приезжали из Батайска в Ростов рано утром на работу. Архип ходил по Ростову с крышкой гроба и свечой — собирал «на мертвеца». Добытое он тут же пропивал в трактире, где однажды, расчувствовавшись, разбил крышку о голову соседа. Иногда они брали с собой соседского мальчика — для жалости. Если не подавали милостыни, обругивали прохожих.

Сергей Максимов в «Нищей братии» писал о босяцких гусляках и шуваликах, часто приходящих нищими ватагами на Дон: «Под самой Москвой, торговой и богатой, в среде промышленного торгового населения… проявились знаменитые гуслицы и прославились мастерством и искусством делать фальшивые ассигнации и ходить на всякие темные дела и на легкие выгодные промыслы. Проявились здесь меж другими и нищеброды. Нищебродят гусляки усердно и долго.

Следом за ними бредут и обок с ними ходят по два раза в год из Верейского и Можайского уездов еще мастера того же дела, также знаменитые ходоки — шувалики. Знаменитые они тем, что в Москве перестали им уже подавать, и от московских чудотворцев привелось им прибегнуть под покровительство воронежских и ходить также на низ и на тот же Тихий Дон.

Это — бродяги настоящие: ремесла никакого не знают, товара с собой не берут, а идут просто клянчить и собирать милостыню. Все — народ простой и черный: лжет и унижается, что соберет — то и пропьет. В этом они не чета трезвым гуслякам: по постоялым дворам, идя со сбором, шувалики безобразничают, хвастаются, пьянствуют и ведут неподобные речи, а придя домой — остаются такими же».

В нищебродской «антрепризе» участвовала более разношерстная публика — старики, мужики, убогие, юродивые, женщины, подростки, младенцы. Оплата им также была дифференцирована. В свою очередь «артрепренер» решал вопросы с полицией, главами конкурирующих ватаг нищих, духовенством и пр.