Рота Шарпа

- Несколько поздновато, не так ли, Шарпи? Они же так тебя зовут, да, Шарпи? Или лучше Дик, Счастливчик Шарп. Я все помню. Малыш Шарпи был умен, но разве это спасло его от порки, а?

Шарп перевел взгляд на Харпера, на Терезу, потом вернулся к Хэйсквиллу и медленно кивнул, указывая на тело Ноулза:

- Твоя работа?

Хэйсквилл усмехнулся, его плечи опустились:

- Сообразительный ублюдок наш Шарпи, а? Конечно, черт возьми, моя! Этот малолетний мерзавец явился защищать твою леди! – он глумливо указал на Терезу. – Вернее, теперь мою леди!

Платье Терезы было расстегнуто, открывая шею, и Хэйсквилл видел маленький золотой крест, ярко выделявшийся на смуглой коже. Он хотел ее, хотел чувствовать гладкость этой кожи под рукой, хотел поиметь ее! Поиметь, а потом убить! А Шарп пусть смотрит, никто из них его и пальцем не тронет, пока ребенок у него в руках.

Девушка за спиной Шарпа издала неясный звук, похожий на стон, и голова Хэйсквилла дернулась к двери:

- О, так ты привел с собой шлюху, а, Шарпи? Так пусть заходит!

Девушка переступила через мертвое тело Ноулза и вошла в комнату. Она двигалась медленно, до смерти напуганная этим желтолицым толстяком, держащим в одной руке всхлипывающего ребенка. Пытаясь встать возле Харпера, она толкнула кивер Хэйсквилла, тот свалился с кроватки и, завертевшись по полу, ткнулся в руку Харперу. Хэйсквилл наблюдал за ней и посмеивался:

- Хороша! Маленькая симпатичная мисси! Так тебе нравятся ирландцы, дорогуша? Он же свинья! Они все свиньи, эти проклятые ирландцы, огромные грязные свиньи. Лучше б тебе держаться меня, мисси, – его голубые глаза вернулись к Шарпу: - Закрой-ка дверь, Шарпи. И потише.

Шарп прикрыл дверь, стараясь не злить спазматически дергающегося человека, в чьих руках был его ребенок. Видеть лица Антонии он не мог, только байонет, занесенный над пеленками. Хэйсквилл рассмеялся:

- Отлично. А теперь, Шарпи, можешь смотреть. И ты, свинья, - перевел он взгляд на Харпера, все еще стоявшего на четвереньках, - тоже можешь посмотреть. Поднимайся.

Хэйсквилл и сам не знал, как будет действовать дальше, но что-нибудь можно придумать: пока ребенок был в его власти, все эти люди тоже подчинялись ему. Ему нравилась и новая девушка, похоже, принадлежавшая Харперу. Можно взять ее с собой, но сперва надо убить Шарпа и Харпера, поскольку теперь они знают, что он убил Ноулза. Он покачал головой: нет, он убьет их, потому что ненавидит! Ухмыльнувшись, он вдруг заметил, что Харпер так и не двинулся с места.

- Я приказал тебе встать, ирландский ублюдок! Встать!

Харпер поднялся, держа в руках кивер. Сердце его забилось чаще: он увидел портрет в жемчужной диадеме, хотя и не понял, кто это. Но он решил рискнуть и сунул руку в кивер. В лице Хэйсквилла появился страх, байонет дрогнул, голос напоминал скулящего щенка:

- Отдай! Отдай ее мне!

- Положи ребенка.

Никто не двигался с места. Тереза ничего не понимала, Шарп тоже, и только у Харпера была смутная идея, соломинка, за которую хватается утопающий, последняя надежда в водовороте безумия. Хэйсквилла трясло, лицо постоянно дергалось, он почти рыдал:

- Отдай! Мамочка! Моя мамочка! Отдай ее мне!

Голос ульстерца стал мягким и очень глубоким, насколько только позволяла грудная клетка:

- Мои ногти на ее глазах, Хэйсквилл, на глазах, ее нежных глазах. Я выцарапаю их, Хэйсквилл, выцарапаю, и твоя мамочка будет вопить от боли.

- Нет! Нет! Нет! – кричал Хэйсквилл, рыдая и извиваясь всем телом. На руках у него плакал ребенок. Желтое лицо повернулось к Харперу, голос стал умоляющим: - Не делай этого. Не надо. Не с моей мамочкой.

- Я сделаю это, сделаю это, обязательно сделаю, если не положишь ребенка, если ты не положишь ребенка, - Харпер как будто читал заклинание или успокаивал ребенка. Хэйсквилл был полностью захвачен этим ритмом. Вдруг голова его перестала дергаться, страх исчез. Он поглядел на Харпера:

- Ты что, считаешь, что я дурак?

- Мамочке будет больно.

- Нет! – безумие моментально вернулось, и Шарп в ужасе наблюдал, как оно охватывает человека, и без того часто казавшегося помешанным. Хэйсквилл согнулся, коленями удерживая ребенка, укачивая сам себя и рыдая. Но байонет все еще был занесен, и Шарп не решался двигаться.

- Твоя мамочка говорит со мной, Обадия, - голос ульстерца заставил Хэйсквилла снова повернуться к Харперу, на этот раз державшему кивер возле уха. – Она хочет, чтобы ты положил ребенка, положил ребенка, она хочет, чтобы ты помог ей, очень помог, ведь она так любит свои глаза. Они такие красивые, Обадия, глаза твоей мамочки.

Сержант только коротко всхлипывал и кивал:

- Да, да, я помогу, я положу ребенка, только отдай мне мою мамочку!

- Она уже идет к тебе, да, идет, но сперва положи ребенка, положи, положи, - Харпер осторожно сделал шаг в сторону сержанта и протянул ему кивер, но недостаточно близко, чтобы тот мог его схватить. Лицо Хэйсквилла было лицом ребенка, готового сделать что угодно, лишь бы его не наказывали. Он ритмично кивал головой, по щекам текли слезы.