Ротмистр

Пока ехали, Евдокия о чем-то живо переговаривалась с управляющими. Из-за шума Савка разбирал через слово. А когда ступили в ткацкий цех, он не то что других, себя слышать перестал. Сотни станков, установленных рядами, будто римский легион, создавали невозможный грохот. Подобно гигантским паукам тянули сотни нитей, с непостижимой скоростью гоняли челнок и сердито плевались паром. Под тысячами прядильных веретен истаивали на глазах кипы пряжи. Шибали в нос едкими щелоками красильный и белильные цеха. Горами возвышались штабеля готовых к продаже тканевых рулонов, ожидающих погрузки. Покуда громадные мануфактуры обошли, у Савки уж и ноги заболели. Не иначе, всю Россию вознамерилась фабрикантша одеть.

— …Строить казармы, людские конюшни! — втолковывала Евдокия свите сопровождающих. — Приезжим жить негде. Больницы закладывать, бани – хворый и квелый не работник! Магазин фабричный наладить, чтобы рабочего за разной мелочью не гонять в город. И поймите, что это не прихоть и не благотворительность. Коли народ сыт, телом чист и с крышей над головой – он работать станет. А если он на последнем издыхании да в отчаянии, ему уже терять нечего. Ему в голову всякие мысли лезут дурные… О бунтах и революциях… Восемь тысяч наемных! Шутка ли!..

Обед был хорош. Даже по меркам весьма состоятельных господ, в обществе которых Савка успел уже напробоваться всякого. В лучшей ресторации города стоял стол, накрытый с таким размахом, что со стороны могло показаться, будто бы ожидали приезда премьер-министра или самого государя. Нет! Это был не просто стол! Взор простирался на поле брани, где, повинуясь замыслу стратега – итальянского шеф-повара, строились полки закусок и салатов. Нежнейшая семга, фаршированная белыми грибами щука, копченые на ольховом дыму угри, стерляжья уха, отливающая золотом, десяток сортов буженины оттенком от бледно-розового до цвета мореного дуба, лепестки сыра со слезой, красная и черная икра в запотевших серебряных ведерках, размерами таких, что с ними запросто можно ходить по воду, жаренные в масле перепела, плывущие среди печеных яблок утицы, томленое в сливовом вине седло барашка, громадный остроносый осетр, величественный и важный, будто крейсер, телячьи отбивные в маринаде, молочные поросята с тертым хреном. По флангам занимали позиции батареи бутылок, графинов и лафитничков, тая в себе пьяную силу, способную и впрямь ушатать полк. Главным калибром высилась двухведерная бутыль французского игристого, с пробкой, схваченной для верности проволокой. И в центре сего поля брани, белоснежного, хрустящего от крахмала, раскинув над разворачивающимся действом крылья, будто полководец, поднимающий войска в атаку, застыл в немом крике взлетающий лебедь. Господа, конечно, всего не осилили. Но, то ли на нервной почве, то ли оттого что были на ногах с раннего утра, нанесли неприятелю невосполнимый урон. Вот ведь, с грустью думал Савка, поставь на стол хоть овечью отару, хоть коровье стадо с пастухом, а все одно, больше живота не наешь. По кусочку от всего отщипнешь – и сыт. Зачем оно столько? Зачем все эти фактории размером с города да сундуки, набитые ассигнациями? Купили бы дом хороший, лошадок завели, да детишек растили… Савка покосился в сторону Евдокии, но та о чем-то оживленно беседовала с распорядителями, о нем не вспоминала. И от того лезли в Савкину голову невеселые мысли.

"Эх! Не ровня я ей! — вздыхал он. — Не пара. Играет она со мной, как кошка с мышом". Вот, вдовый граф Слащевский четырежды к Евдокии сватался. А как узнал, что дела у нее в гору, что миллионщицей сделалась, так вообще весь на цветы изошел. Тратил, поди, на букеты весь доход от захудалых поместий, да все без толку. За самого за графа не пошла Евдокия. Была бы графиней сейчас, дворянского роду… А тут какой-то парень – холщовая рубаха… Савка снова вздохнул. И со скуки и с огорчения накапал себе стопку какой-то заморской настойки. Крякнул, сморщился, как от скипидара, и потянулся за скользким грибочком. "Прав был дед, сгубит она меня. Потеребит да выгонит… Лучше уж сам уйду! Чего тянуть? Пристроюсь, куда ни стало, управляющим. Благо, опыт имеется".

— Рекомендую вот эту штучку, — угодливо пододвинул графин сосед, директор торфяных разработок. — Тройного перегона зубровка… По секретному рецепту…

Савка попробовал зубровку. После клюковку. Потом брусничную, ежевичную, перцовую на меду, с пчелиным ядом на березовых почках… И узрел интереснейшую закономерность: каждая новая рюмка проскакивала существенно легче предыдущей… Мир стал краше, звуки глуше, принялась давить на кадык вторая пуговка: первую-то Савка уже давно расстегнул.

— Интересно узнать, — сосед раскраснелся, вошел в раж, — как вы ощущаете-с вот этот коньяк выдержки десяти лет?