Ротмистр

Пехота перегруппировывалась. Под несмолкаемый барабанный треск прапора выстреливали команды своими лужеными глотками, тасуя серошинельную массу. Подводы увозили раненых, наспех обмотанных бинтами, дожидались своей очереди и завернутые в рогожку трупы, стасканные рядками. Солдаты, проходя мимо, отводили взгляд, каждый представлял под рогожкой, видно, себя. Поутихла и стрельба с форта – турки наблюдали за приготовлениями русских, гадая, откуда ждать атаки. С Кормухиным тоже произошли перемены. Как-то он просветлел лицом, приосанился. И вряд ли виной тому послужил разговор с Ревиным, всего вероятней, причиной стало то, что полковничий кулак нашел таки себе точку приложения. Под горячую руку попался обозный интендант, не пожелавший выдавать стрелкам патроны сверх нормы. Теперь вот бегал вслед за Кормухиным, ожидая распоряжений, а на полфизиономии его расплывался роскошный фонарь. Ревинская сотня толклась в сторонке. Кони пытались щипать траву, а казаки поглядывали туда, где остался полк, изнывали, разгоряченные боем, от бездействия.

— И заметьте, — с Ревиным поравнялся Кормухин, попридержал, запыхавшись, поводья. — Ни одного посыльного из генеральского штаба. Ни одного!.. Это у нас всегда так, коли победа – так благодаря полководческому гению командования. А коли нет, то это ты виноват, полковник, нарушил, мол, предписанную диспозицию. Не желаете? — Кормухин протянул плоскую фляжку.

— Благодарю покорно, — Ревин отказался.

— Зря, — Кормухин от души приложился к горлышку. — Через полчаса протрубят атаку, — полковник вытер губы рукавом. — Я намерен оставить вашу сотню в резерве. Что вы думаете по этому поводу, ротмистр?

— Думаю, что моя сотня здесь не для того, чтобы стоять в резерве.

— Ваша стихия – быстрые фланговые удары, — Кормухин снова взвился. — Эта истина известна даже безусым юнцам! Путь туда, — полковник махнул стеком в сторону форта, — возлежит по телам. Вы желаете, чтобы я пустил казаков в лоб, в мясорубку?

— Это было бы глупо, — спокойно возразил Ревин. — Когда пехота возьмет на штыки первые редуты, мы ударим вот отсюда. — Ноготь постучал по планшетке. Место ровное, домчим впереди ветра. И никто нас там не будет ждать…

— Вы не прорветесь на укрепления – лошади переломают ноги. Ревин вздохнул.

— У нас довольно странная страна, вы не находите? Лошадей жалеют больше, чем людей… Мы спешимся, дойдя до редутов.

— Виданное ли дело! Казаков ссаживать с коней!..

— Решайте, — Ревин дернул плечом.

— Ладно, я послушал вас в большом, почему же не послушать в малом. Поступайте, как знаете…

— Слушаюсь! Мы сейчас сделаем вид что уходим, и к началу атаки выйдем на исходную.

— Добро, — полковник кивнул. И крикнул уже Ревину в спину:

— Удачи, ротмистр!

Тот улыбнулся и ответил вполоборота:

— К черту, ваше высокоблагородие!

Сказать, что от тылового набега сотни всадников зависел успех целого предприятия, значило бы покривить душой. Форт бы все одно пал. Русские превосходили числом раз в десять и не мытьем, так катанием все равно вынесли бы турка напрочь. При известном итоге открытой оставалась лишь цена вопроса: сколькими телами, закатанными в рогожку, предстояло на сей раз заплатить?

Ревин подозвал Семидверного и приказал довести до сведения каждого, что доскакать до редутов предстоит как можно более скрытней и тише. Урядник кивнул и перевел казакам с русского на общепонятный:

— Ежели хто из вас, сукины дети, вякнет хоть "ура", хоть там просвистит что-нибудь, вот этой самой рукой покалечу к разэтакой матери!..

До слуха долетел разорванный ветром сигнал горна. И, повинуясь ему, колыхнулись пехотные колонны, покатились серыми волнами. Стрелковые цепи окутались облачками выстрелов: солдаты стреляли, припадая на колено, перезаряжали и бежали дальше. Передние спотыкались, напоровшись на турецкий свинец, падали и набегавшее сзади море вбирало их в себя будто капли. Ревин не произнес ни слова, просто бросил лошадь в галоп, и следом, словно влекомая невидимыми нитями, сорвалась вся сотня. Кони нещадно рвали расстояние, изогнув навстречу ветру шеи, перепахивали копытами каменистую землю. Кобыла Ревина уступала в беге остальным лошадям и скоро его обошли с боков наиболее ретивые. За что и поплатились. Широкую полосу перед редутами, предохраняя себя от набегов конницы, турки утыкали острым железом. Тут были и обломки сабель, и старые косы, и трезубцы, изъеденные ржой, и бог знает что еще. Несколько передних лошадей полетели кубарем. Тотчас сверху, с укреплений раздалась редкие выстрелы, пролетело над головами пушечное ядро.

— Спешиться!

Коневоды уводили коней. Перепрыгивая через железные зубья, казаки бежали к редутам. Бежали вразвалочку, косолапо, ни дать, ни взять – кавалеристы. Наверху перекрикивались турки, слова уносило ветром, но даже не разумеющим по-турецки ясно было, что в голосах их сквозило отчаяние. Рядом с Ревиным цвиркнула пуля, упал, охнув от боли казак, схватился за перебитую ногу. Прошипел сквозь вымученную улыбку:

— Твою принял, ваше благородие… В тебя целили…