Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 2

Поздно вечером пришла Софья Семеновна и позвала Елочку ужинать. После ужина старуха снова ушла на рынок.

Уснуть я не мог: меня осыпали невидимые тучи шелестящих по газетам голодных клопов.

Возился, то-и-дело закуривал и, наконец, не выдержав, встал, и сел на корзинку.

Елочка, — кровать ее помещалась почти рядом, за глухой дверью, — тоже не спала. Громко вздыхала, ворочалась, стуча локтями о дверь, и вот загремела спичками и зажгла лампу. Босыми ногами мягко прошаркала по полу и снова легла, крякнув кроватью, — зашуршала листами книги… Рядом.

Я судорожно потянулся и насторожился. Потом — так бывает всегда — громко закашлялся и заскрипел корзиной.

Это послужило для Елочки поводом заговорить:

— Вы не спите, Алексей Петрович?

— Нет. Здесь такие клопы, что, кажется, к утру от меня ничего не останется.

— Что вы говорите! Ах, этот противный слесарь, что жил тут, был такая грязнуля, что от его клопов и мне-то житья не было. Вы, кажется, встали? Что же вы делаете впотьмах? Возьмите, пожалуйста, мою лампу.

— Спасибо, но ведь вы читаете?

— Ничего, я брошу — скучный роман, не хочется читать.

Кое-как я оделся и, пройдя через комнату Софьи Семеновны, постучался.

— Входите, входите. Только на меня — не смотреть!

На столике, у лампы, — томик стихов Александра Виска «Рассыпанное ожирелье», рядом, на сундуке — Елочкино белье.

— Этот роман читали вы? — спросил я.

— Да. Скучная книжонка. Даже когда спать не хочется — уснешь.

У меня, должно быть, сильно дрожали руки, когда я брал лампу. Елочка, смеясь, заметила:

— Осторожней, стекло слетит — тогда нам от Софьи Семеновны попадет.

«Нам». Я на секунду было заколебался, потом, мысленно махнув рукой, решительно вышел.

— Спасибо. Спокойной ночи.

— Пейте на здоровье… да о других не забывайте, — и Елочка тотчас же откинула невидимое мне одеяло.

Когда я был уже в своей комнате, я опять слышал шаги ее босых ног по полу.

Я окончательно терял равновесие. Смотрел на завязанную проволокой дверь и мучился:

«Пойти. В квартире, кроме нас, ни души…»

— Елочка, вы опять не спите?

— Да, я сегодня днем выспалась.

— Вот как… А, может быть, вы просто… меня боитесь?

— Как же можно? Это чего же мне вас бояться-то?

Чего, в самом деле, меня бояться? Но я совсем-совсем плохо соображаю.

Через минуту:

— Слушайте, Алексей Петрович, а откуда вы знаете Веру Петровну?

— Веру Петровну-то?.. — Я вспомнил ее милое, немного грустное лицо, с темной родинкой на левой щеке и мне стало мучительно стыдно.

— Она такая славная, — ответил я, собственно, не на вопрос.

Утром открыл окно. Где-то близко, над окном, чирикали воробьи. На пустыре, по репейникам, гуляла собачья свадьба, рядом мальчишки пускали ручных голубей.

Елочка ушла на вокзал торговать. Мне сказала:

— Если будете уходить, ключ передайте Лёлёше, Елене Ивановне — в четвертый номер. Хотя — куда ж вам итти, вы всю ночь читали! — и рассмеялась.

Проспал я часа три, потом встал и ушел в город.

А вечером, вернувшись, в своей комнате я застал Елочку. Она прилаживала кровать, которая никак не устанавливалась вдоль стены.

Решили оставить ее с горбом — ночью можно один конец выдвигать на средину. Кроме кровати, в комнате были стул и маленький столик.

Оказалось, что здесь только что была Вера Петровна и всю эту обстановку, с помощью Елочки, достала для меня у соседей.

— Вера Петровна поручила мне смотреть за вами и не давать вас в обиду, — тоном старшего объявила мне Елочка, садясь на кровать. И засмеялась: — Что вы на это скажете?

Я угостил Елочку вишней.

— О, от вишни я всегда в восторге. Люблю — ужасно.

Кушала и смеялась.

— Оказывается — наоборот: не я за вами, а вы за мной начинаете ухаживать. Нехорошо.

Вечером я, со своей уже лампой, в уютной обстановке, писал письмо в село, в Саратовскую губернию, своему белоголовому братишке — Мишке.

Вошла Елочка и, конечно, помешала.

— Бросьте писать — вредно. Вам нужен отдых после такой жизни. А, знаете, скоро пойдет дождь — там такая налезает тучища!

Действительно, через несколько минут грохнул удар грома и тотчас же хлынул огромный дождь. А еще через несколько минут дождь полил с потолка моей комнаты — на кровать, на столик, на корзинку. Елочка помогала мне переложить вещи на сухие места, а потом предложила:

— Знаете что? Пойдемте ко мне, у меня не течет.

Дождь перестал вскоре. Должно быть, тогда же перестало течь и с потолка моей комнаты. Но я возвратился от Елочки только утром, когда над окном зачирикали воробьи и мальчишки вышли бросать голубей.

Как глупо, однако, все это вышло. Играл на гитаре, писал в растрепанную тетрадку сладенькие стихи Надсона, выдавая их за свои и конечно уж — говорил о любви.

Был какой-то неприятный осадок внутри и в голове, болезненная легкость и пустота, как во время бессонницы. Щеки, подбородок, все лицо и руки пахли Елочкиной пудрой, пахли Елочкой. А на полу, на «сухих» местах, плавали в лужах мои книги, шинель, подушка. На столе расплылась недописанная страница письма белоголовому Мишке о том, чтобы он приезжал в Москву, здесь в Москва-реке опять будем ловить раков…