Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 2

Этот рассказ я слушал в соседнем селе, в базарный день, в чайной, набитой мужиками. Мужики (потные лица, промасленные волосы, распахнутые полушубки) — жадно отхлебывали из грязных жестяных кружек, любовно разламывали сухие гипсово-румяные баранки, дымили пахучей зеленоватой махоркой. Смеялись над сидящим в сторонке молчаливым стариком:

— Дядя Афанасий, купил ли конягу-то?

Дядя Афанасий почесывал в затылке, морщился и, все-таки, омалчивался. А мужики — потные, рыжебородые — громко хохотали, хлопая себя по коленям.

— Ну, и дурак стал на старости лет.

— Что они смеются? — спросил я своего соседа, все того же милого Гриню, уже (дело было перед масленицей) счастливого мужа смуглой девочки-цыганенка.

Гриня, отставив стакан, улыбнулся.

— Да как не смеяться-то? Такая история.

Передаю ее от себя.

Этот самый старичок, дядя Афанасий, который сейчас, крякнув, допивает десятую кружку морковного чая, недавно, отправляясь в село, заснул в дровнях. Долго ли, коротко ли спал, а только, когда проснулся, — дровни стоят на месте. Мужик тряхнул вожжами.

— Н-но, деман!

Лошадь не двигается. Старик привстал, замахнулся кнутом, и — видит — в оглоблях, вместо лошади, человек: сгорбленный, в рваной заячьей ушанке и овчинном тулупе.

— Господи, свят, свят, свят, — попятился старик.

Старик закрестился, забился в головицу дровней. Молчит. Молчит и «лошадь». Выглянет старик, — и «лошадь» оглянется. Наконец, человек в оглоблях дернулся (старик от страха закрыл глаза) и выговорил очень смиренно и тихо:

— Отпусти меня, — раб божий.

— А ты, так сказать, хто будешь-та? — пролепетал старик.

— Был когда-то монахом, служил в монастыре, потом согрешил — с бабенкой спутался, — и бог, в наказание за грехи, обратил меня в кобылу — на десять годов. Теперь грех кончился, и я опять стал человеком.

Человек перекрестился. А старик, подойдя к нему, поклонился в ноги:

— Прости меня, грешного, не знал я, что на человеке работаю. А то бы не бил, право слово, не бил…

— Бог простит, — откланялся, уходя, монах.

Сначала мужики поверили, но в тот же день все разъяснилось: украденная лошадь (а украл ее спутник «монаха» во время сна дяди Афанасия) была продана на базаре.

Может быть, это и сказка, — я не интересовался этой историей, но, возможно, и быль: черный круг деревенской темноты замкнут крепко и цепко. Конечно, он не огнеупорен, он начинает расплавляться даже и в результате одной-двух лекций. Но лекций в деревне нет.

А борьба с деревенской бескультурностью только тогда будет давать золотые свои плоды, когда будет вестись на обязательных основах непрерывности и систематичности. Одно из первых мест в этой борьбе должно принадлежать сельскому учителю, конечно, если он теснейше связан с местными административными и политическими органами: волисполкомом, ячейкой РКП. А таких учителей в настоящее время — большинство. Учительский состав довольно основательно просеян через политические решета. Дурные зерна отсыпаны. А они были: в качестве примера можно привести нашу сельскую учительницу, работавшую здесь до осени прошлого года. Однажды, в старшем классе, на уроке географии, она объясняла о скандинавских странах.

Один из бойких, развитых парнишек задал вопрос:

— А как там насчет революции?

Учительница поправила пенснэ, поперхнулась и серьезно ответила:

— Там революции не может быть, потому что народ там культурный, и политические партии культурные, всегда смогут между собою сговориться.

— А как же у нас? — полюбопытствовал класс.

— Это к уроку не относится, — оборвала учительница, — перейдем к делу.

Школьная деревенская молодежь, кстати, великолепнейший, живо воспринимающий коммунистическое зерно зеленый земляной пласт. Не надо забывать, что в текущем году школы наполнятся теми подростками, которые родились уже после Октября, т.-е. не знают ни царя, ни помещика. Воспитательная работа с ними должна вестись особенно внимательно и чутко. Но, кроме своей непосредственной работы с школьным молодняком, учитель — повторяю — должен вести работу и среди взрослых, начиная с обычных (предреволюционных) методов: собеседований, воскресных чтений и т. д. Воскресные чтения (опять беда: нет литературы!) несколько раз устраивались в нашем селе. Имели успех. Но, требуя от учителя работы, надо прежде всего его обеспечить. Пока же учителя обеспечены крайне скудно.

При встрече со мной наш сельский учитель, славный — с картины Богданова-Бельского — юноша, в высоких охотничьих сапогах, постоянно жалуется:

— Хочешь не хочешь, а на лето придется итти в батраки.

— А мне, — грустно опускает глаза его жена, — тихая, с подстриженными волосами, женщина, похожая на девушку — в жницы или няньки.

Это не фразы: оба вместе они получают что-то около 20 червонных рублей, т.-е. имеют все основания для жалоб. Однако жалуются без горечи и раздражения.

— Значит, в няньки пойдешь? — беря жену за руки, посмеется учитель.

— Значит, — кокетливо ответит она.

— Ничего, проживем. Жить, как бы там ни было, очень хорошо…