Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 2

— Они — и муж и жена — прекрасные люди. Молодостью, радостью и любовью веет от них. Зимой мы вместе уезжали на лыжах, вечерами — вслух — читали новые, привозимые мне, книги, в Ленинские дни (о них если писать, надо писать отдельно) — устраивали беседы с мужиками, а теперь, весной, в сумерки, подолгу просиживаем на ступеньках крыльца, смотря на огненные врата заката и слушая колокольный звон голубых полей.

С голубых полей веет теплым дыханием женственно-смуглой, истомленно-счастливой земли. Грудь земли утопает в фарфоровых водах, но воды уже успокаиваются: тихий, широкий, иссиня-золотой разлив распахнулся по древним, от века печальным, жутко-прекрасным полям. Над полями, где холодно и сладко вздрагивают, как причастницы на заре, ивы и голубиные вербы, над бором, где пасхальным рушником лежит последний, легкий снег, — тянут журавли — птицы вечной задумчивости. Весна.

В бурные дни, исхлестанные голубым бичом ветров, весна напоминает стремительную, с удалью и хохотом — в ледяных звездах из-под конских копыт, проносящуюся наездницу. В дни тишины — белую чайку, плавно и мягко плывущую над голубым разливом.

Хорошо теперь итти по мягкой, чуть вязкой, но уже упругой, кожано-пахучей, как застывшая смола, земле.

Снова они — зовы скитаний! О, любимые холмы моей родины!

Уйти. Утром, на заре.

Подвязать сухой, брезентовый мешок, перекинуть за плечи ружье, жадно — до пьяняще-сладкой остроты в теле — дышать прозрачным, голубовато-вспененным воздухом. Пить из алмазного кубка весны золотое вино жизни.

Путешественник.

Р. Акульшин ЗАКЛЯТИЕ ЛЕНИНЫМ И ТРОЦКИМ

(История появления одного заговора.)

Двенадцать лет назад, мне, мальчишке, присоветовал учитель записывать деревенские заговоры.

Смеялись бабы:

— Что, аль заговорным ремеслом хоть заняться?

Объяснил для чего, — поверили, посоветовали к Василию Недобежкину сходить.

— Вот знает заговор-то. Три раза пробурлить, всю болесть, как рукой, сниметь.

А был он, — дядя Василий, — молчалив, худощав, лицо с иконы письма византийского, — подойти страшно.

Ну, — думаю, — как-нибудь; зашел, заговоры, какие знал, говорить начал — старика улестить. Объяснил, что в острог его не засадят, что для интереса записываю.

Уговорил.

Заговор от него получил — здесь его приводить не буду, — так себе от лихорадки заговор, немудрящий.

После того жизнь завертела меня лихорадкой, — никакое заклятие не помогало. Не возвращался я к заговорам 12 лет.

Многое за это время перемешалось.

Не заговаривают в наши дни распухание селезенки у лошади, не заговаривают, чтоб заноза из тела вылезла. Только бабки-повитухи читают еще молитвы, роды чтоб сошли благополучно, да бабы заговаривают крик ребят.

И вот какая диковина приключилась — перестали заговоры действовать — то ли потому, что Исус да Богородица силы лишились, то ли власть другая. Даже дядя Василий другой год лихорадкой хворает: просит — вместо заговора — хины достать бы где.

И хины и много других лекарств надо, а больница далеко.

Все снадобья перепробовали, — собрались бабы, горюют, извелись все, а солдатка Марья, Василия Недобежкина дочь, баба ядрёная, — никакая хворь её не берет, слово такое решила удумать, чтоб без лекарств помогало.

— Ты вот что, Машенька, — бабы ей посоветовали, — новый заговор придумай, совецкий; песни с Микишкой сочиняешь, это для тебя плёвое дело.

Обещала Марья — попытаться.

А через два дня читала листок заговорный, бабам на радость.

Привожу заговор этот в окончательном виде, после того как свекор Марьин, бабы и парни кто руку к нему приложил, кто словом присоветовал.

Парни — те на заговор, как на забаву посмотрели, как на сказку.

— А Ленин как мигнеть,
А Троцкий как пальнет… и т. д.

Это они предложили — потому:

— Ленин на портрете завсегда прищуренный.

— Агличане-колчане — от Колчака, понятно, произошли.

— Белые, и желтые, и бурые, и синие… внутренняя нечисть наша, — всем слова эти по вкусу пришлись.

Старательно заговор строили, слово к слову, как бревнышко к бревнышку, а строение вышло вот какое:

ЗАГОВОР ОТ ВСЕХ БОЛЕЗНЕЙ.