Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 3

Сухинов. Мне кажется, он нам не годится. Впрочем, поговорите, пощупайте.

(Сухинов уходит. Входит Шервуд.)

Шервуд. Простите, господин подполковник, ваше денщик послал меня сюда.

Сергей Муравьев. Очень рад вам. Садитесь. Мне говорил о вас Вадковский.

Шервуд. Я многим обязан его вниманию.

Сергей Муравьев. Я слышал, вы получили образование?

Шервуд. Техническое. Родители мои смотрели на воспитание односторонне. Они были люди с большими средствами, но ведь это не дает просвещенного взгляда. Вообще деньги зло, хотя и не всегда. Неисчислимые бедствия разрушили наше благосостояние, и вот, как видите, я в этом мундире, можно сказать, рабском, имея душу, созданную хотя и для малых дел, но все же для пути иного.

Сергей Муравьев. Я понимаю, как должно быть вам тяжело сносить грубое обращение, не имея даже надежд на скорый исход.

Шервуд. Ежедневно подвержен унижению. Вам этого сносить не приходилось по благосклонности к вам фортуны, а мне ежечасное напоминание о том, что я есмь, что не там родился, где следует. И потому тронут безмерно и счастлив, что вы обратились ко мне, как к равному. Этого нельзя забыть, мы должны ценить оказываемое нам великодушие.

Сергей Муравьев. При чем здесь великодушие? У меня к вам дело, Шервуд.

Шервуд. Слушаю с величайшим вниманием и готов на все, что в моих силах.

Сергей Муравьев. Мой знакомый, помещик Давыдов, имеет мельницу в своем имении Каменке, и ему нужен техник, чтоб привести ее в порядок. Не возьметесь ли вы за это?

Шервуд. Как мне благодарить вас? Собственно, если условия подходящие, зачем отказываться. Нужно заботиться, чтоб деньги, затраченные на мое образование, пустить в оборот, в погоню за монетой.

Сергей Муравьев. Я напишу вам письмо к Давыдову. Позвольте узнать ваше имя.

Шервуд. Иван Эдуардович. Сочетание немного не подходящее. Собственно, Джон, а не Иван. Но мы в России давно, мы из Гулля. Мой отец торговал кожами, вот мне и пришлось эти кожи испытать на собственной. Только тем и утешаюсь, что каждый человек вчера Цезарь, а ныне «прах и им замазывают щели», как сказал Шекспир, мой соотечественник. Да-с, утешение единственное, что все пойдут на замазку — и талант, и гений, а с ними и Шервуд Иван Эдуардович, человек, которого не видно. Принадлежу к этому разряду-с.

Сергей Муравьев. Мне кажется, если б мы меньше думали о том, что будет, когда нас снесут на кладбище, то мир давно бы достиг совершенства. Здесь нужна дерзость, здесь нужен рай, а там… все равно замазка или бессмертие…

(Входит Степан.)

Степан. Чай пить будете, ваше высокоблагородие? Сами-то и не спросите, будто и не хозяин вы у себя. Как бы меня не было…

Сергей Муравьев. Пропал бы я тогда, Степан.

Степан. Пропасть, может, и не пропали бы, а обокрали бы вас купчишки шутовы. Их сиятельству с Михаил Палычем подал, не извольте беспокоиться. (Уходит.)

Шервуд. Темный народ. Не имеет никакого понятия.

Сергей Муравьев. Его отец не был посланником, как мой, и не имел кожевенного завода, как ваш. Сколько вам осталось до выслуги?

Шервуд. Бесконечное число лет, если не придет на помощь счастливый случай: война или что-нибудь подобное.

Сергей Муравьев. Может быть, что-нибудь более близкое?

Шервуд. Что же? Скажите, окрылите мои надежды, господин подполковник.

Сергей Муравьев. Что? Усмирение крестьянского бунта, например. Волнения среди крепостных бывают часто.

Шервуд. Но могу ли я строить свое благополучие на крови соотечественников? Лучше остаться в ничтожестве и влачить жалкое существование. Многие из лиц высоких не побрезгуют, а Шервуд отвергнет, да-с.

Сергей Муравьев. Для людей нашей касты даже легче совершать преступления и «воровать сподручнее», как говорят солдаты. Будет ли когда-нибудь иначе, как вы думаете?

Шервуд. При настоящем положении перемены ждать не можем. При неограниченном зловластии что делать людям с душой благородной?

Сергей Муравьев. Закон и религия приказывают молчать, по крайней мере, так говорят нам с детства.

Шервуд. Я человек неверующий. Бог — предрассудок толпы. Но нравственность необходима, и я чувствую на себе ее удары. Ничтожный проступок молодости преследует успехи моей карьеры. Я ношу его в груди моей, боясь открыть, дабы не возбудить в людях злорадства. Злоба их преследует меня с младенчества. Но вы поймете терзания человека, бессильного исправить совершенное.

Сергей Муравьев. Вы никому не говорили об этом?

Шервуд. Никто в мире не знает того, что гнетет мою душу.

Сергей Муравьев. Почему же вы хотите открыть мне? Подумайте, Иван Эдуардович. Люди часто жалеют о том, что говорят в минуту откровенности, хотя у них нет никаких причин к этому.