Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 8

С восходом солнца все Озеро вышло к околице встречать локомобиль; много дивились, шумели, охлопывали толстостенные бока, водили пальцами по круглым клепкам.

— Эх, здоров дядя! — хохотал Баранов.

У машинного сарая сбивались доски с тяжелых ящиков, и проверял Ласков, все ли части в порядке.

— А свисток-то, ребята, где?.. — растерянно оглянулся он, вскрыв последний ящик.

— Неужели нет?! — жалобно простонал Русинов.

И пошли по лицам коммунаров грустящие тени…

— Взаправду, ребята, нетути свистка…

— Ерунда это, поправим! — вдруг оживился Ласков. — Накажи ямщику, как на Красный Бор поедет, зайти в райколхозсоюз; у них есть на складе разобранный двигатель, пускай на два дня свисток возьмет. Не хитрая штука, по готовой модели сами сделаем…

ПРЕДРАССВЕТНЫЕ ТЕНИ

Вечером накануне моего отъезда Озево, до краев наполненное густой беззвездной ночью, укладывалось спать, расправляя избяные кости. Еще раз зевнула деревенская улица. И, вытянувшись во всю длину своих двухсот тридцати «Маяк», закатывая последние искры желтоглазой вечерней жизни. Но едва я погасил свечку и погрузился в мышиные запахи рассыпанной по чулану муки, как громко кашлянула Степанова калитка, и затем перебросились ступени крыльца неуверенным тройным скрипом. Стук раздался невнятно и казался беспричинным. На мой вопросительный окрик зашуршал незнакомый, тревожно успокаивающий голос:

— Я до вас на минуту, товарищ. Если легли, то не тревожьтесь… Так я, без особой надобности… Кой-что поговорить для случая хотел… — Слова через силу лезли из темноты.

— Нет, почему же, пожалуйста, — говорю я, стараясь показать полную готовность. — Просто от скуки лег, все спят, значит, и мне делать нечего.

И быстро одевшись, ныряю в сени, потом на крыльцо. Передо мной темная фигура с худыми приподнятыми плечами.

— Хе-хе, не узнали?.. — изломанно дергаясь, говорит неизвестный. — Мы в конторе встречались. Я, видите ли, Ижболдин, да, да, Иван, тот самый…

И мне непонятно, почему он трясется мелкой стучащей дрожью.

— Так сядем здесь? — спрашиваю я.

— Пройдемтесь лучше, товарищ, — тронув меня за плечо, предлагает он.

И мы вибираемся за калитку. Глаза начинают осваиваться с темнотой. Впереди светлеет сухая пыль дороги, по сторонам ползут хребты черных построек. Ветер холодным дыханьем ощупывает руки, лицо, забирается в складки одежды.

— Вы озябли? — прерывает молчание потресканный голос Ижболдина.

— Нет, это спросонья и сейчас пройдет… Но что случилось?

Он медлит с ответом и вдруг срывается:

— Писатель вы?.. Колхозную жизнь изобразить хотите?.. Почитаю нужным уведомить, что напрасно затеяли такую абстракцию. Может, где по другим местам и получается чего, ну «Маяк» описывать не следует. Все равно правду установить не удастся. И узнать ее, доподлинную нашу жизнь, не представляется возможным. Такие тут фактические дела, что определенно помолчать нужно.

Голос его становится острым и звонким, а глаза смотрят на меня из темноты злым жестяным блеском.

— Обо мне Андрей Ефимович, конечно, вас съинформировал уже. Ну-с, извините, не пугаемся мы эдаких, в нем тоже есть чего на критику предъявить… Только прямо предлагаю: бросьте, ничего тут хорошего нет!..

Мы подходим к дому Ласкова. Еще издали видны два упавших на дорогу луча. Задернутые занавески светятся, и на экране окна, пересеченного крестом рамы, показывается человеческая тень, круглоголовая; она зыбко раскачивается и, пытаясь удержать равновесие, бросает в стороны бесшумно метнувшиеся руки, шатаясь, растет, становится неясной, покрывает все полотно, затем уменьшается, снова принимая четкие очертания знакомого профиля.

Что это?.. Ласков еще не спит?.. И откуда в нем эти нелепые телодвижения?.. Чем он занят?.. И вдруг все проясняется, — по спине скользкими мурашками ползет злобный шопот Ижболдина:

— Пьяный он. Начинился до стопроцентной невменяемости, коммунар великий! Вот ваш председатель!.. Любуйтесь всесторонне!

Ветер вздрогнул и рванулся в темноту, но экран продолжал жить, тень качнулась и вновь подняла обе руки.

Светящиеся занавески остаются сзади. Ижболдин дышит отрывисто, в горле у него что-то клокочет, он останавливается и, сжав клешни, запинаясь произносит:

— Мне сюда… Не о чем больше… П-позвольте пожелать всего наилучшего… кхе-кхе. — И сделав два шага по направлению к своему дому, оглядывается: — Поимейте в виду, товарищ, что книжечку вашу мы добудем!.. — Вскинув голову, он хрипит: — Меня как работника уважают, и вся округа знает… Я в партии состоял… и… И будьте здоровы!.. — Он удаляется, исчезает, лязгнув невидимой в темноте калиткой.

Клочки черного неба начали заметно редеть, предрассветно синели коньки деревянных крыш.

Чем так обеспокоен посмеявшийся наготе председателя Ижболдин? Должно быть, он сам ощущает свое бегство из коммуны как преступление и теперь пугается собственной тени, желая во что бы то ни стало не допустить ее начертания в печати. У него мелкое болезненное лицо…