Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 8

Сестра художника слишком оживленно болтала со мной в этот день. Мы встретились все вместе в столовой, и никогда я не видел Овидия с девушкой такими беспечными и веселыми. Мы курили табак и ели ломти холодной дыни, похваливая долину Дюрсо. Посещение караульщицы прошло почти незаметно, я не сказал ни одного слова, а Светлана Алексеевна встретилась с Овидием раньше нас. Очевидно, и она не приняла этого визита всерьез. Но все же я видел, что она отказалась от дыни. Она не притронулась к ней и попросила Овидия разделаться с куском прекрасного плода, давшего Живописцу хороший повод для разговора о Гогене. Он ругал всю современную живопись и объявил, что собирается ехать к шаманам. Дикари ближе к искусству, чем век индустриализации. Поджигатель не спорил с ним в этот день и добродушно поблескивал очками, а практиканты слушали художника с почтительным вниманием. Портрет Придачина сделал свое дело, авторитет Живописца прочно утвердился в совхозе «Абрау-Дюрсо».

У кооператива мы встретили Наташу Ведель: в ее руках был уже новый роман. Мы разговаривали, а Живописец кашлял в стороне ровно три минуты, пока две девушки, дружно поцеловавшись, болтали на непонятном женском языке.

— Могила! — отплевывался Живописец, покачиваясь. — Не сыграть бы к профессору Арнозану… Ках, ках! — докашливал он последние секунды. — Шаманы — серьезные мужики. Мы поедем к ним вместе с Бекельманом. Пускай это называют биологизмом.

— Слышите, слышите! — смеялась его сестра. — Он собирается к шаманам, а сам не может без меня сделать и шагу. Имей в виду, что я не собираюсь к дикарям. А шамана я заведу раньше тебя.

Она хохотала и поглядывала на Овидия, стоявшего в своем непромокаемом макинтоше с невозмутимым видом. И Наташа Ведель пригласила девушку на «Виллу роз». Она взяла с нее честное слово и добавила, что не отпустит ее до следующего утра.

Мы вернулись домой, когда ветер совсем разогнал дождь, отдельные помолодевшие тучи озирались в теплой синеве предвечернего воздуха. Косые лучи шарили в мокрой листве, отряхивающей дождевые россыпи, на горах ветер кружил лиловые и красные тени, усталые тени лесов. Норд-ост усиливался. Приближались осенние штормы.

Но я слышал, как Овидий, прощаясь с девушкой, сказал, что он снова идет к китайцу Жан-Суа караулить последние участки пино-франа на Магеллатовой Короне.

И, к счастью, беззаботная девушка не придала его словам никакого значения.

37

Я сделал все, чтобы Овидий не ушел в этот вечер. Наступала тридцатая ночь нашей коммуны, тридцатая ночь поколения. Еще раз мы лежали на кроватях все вместе и пускали папиросный дым. Овидий братски разделил полученный подарок. Но все мои уговоры не привели ни к чему. Он вытащил свои чемоданы, выбрал лучшую сорочку, повязал изысканный синий галстук и надел серый пиджачный костюм. Очевидно, Жан-Суа устраивает виноградный бал. И Поджигатель, как всегда, заботливо оглядел вероломного друга и посоветовал ему надеть калоши: он сам в дождливые дни морщился от распухающих суставов. Овидий крепко пожал мою руку, я вышел проводить его на крыльцо.

Ветер раздувал желтое вечернее пламя.

— Я вас очень прошу, — сказал я еще раз Лирику, — оставайтесь сегодня с нами… Я уезжаю на-днях. Хотелось бы поговорить… Кроме того, посмотрите, какая погода.

— Пустяки! — засмеялся он в ответ. — Я вас очень люблю, но думаю, что вы никуда не уедете — во-первых. Во-вторых — мне нужно видеть Жан-Суа. Мы караулим сегодня в последний раз.

— Как хотите, но я все-таки вас очень прошу…

— Нет, нет!

Он схватил меня за плечи, обнял. От его свеже-выбритых щек пахло одеколоном.

— До свиданья! — сказал он. — Помните, как у Тютчева:

Так здесь-то суждено нам было
Сказать последнее прости, —
Прости всему, чем сердце жило,
Что, жизнь убив, ее испепелило
В твоей измученной груди!

Он читал свободно и звучно, вдыхая стихи, как воздух, глаза его блестели.

— Вот стихи! — восклицал он. — Это поэт! А дальше, дальше…

Прости… Чрез много, много лет
Ты будешь помнить с содроганьем
Сей край, сей брег с его полуденным сияньем,
Где вечный блеск и ранний цвет…

Он схватился за голову, быстро сбежал с лестницы.

— До свиданья! — кричал он на ходу. — Все это ерунда, а вот у меня опять зарезали книгу…

Он крикнул что-то еще и возбужденно легко побежал по дорожке. Ветер трепал его пушистую голову, ровно подстриженную кружком над гордой юношеской шеей.

Когда я вернулся в комнату, Поджигатель добродушно беседовал с Винсеком и советовал ему поступить на технические курсы. Секретарь угрюмо молчал и глядел исподлобья. Завтра в двенадцать часов он уезжает и прощается с нами — быть может, навсегда. Я собрал бумаги и книги, надел старую охотничью куртку.

— Вы что, уходите? — спросил меня Поджигатель. — Я было хотел поговорить с вами по душам…