Ровесницы трудного века: Страницы семейной хроники

Институток привезли, как всегда, задолго до начала бала и провели прямо на хоры, а так как наш пятый класс был самый младший, нас поставили в первый ряд. Ни старшеклассницы, ни педагогички, ни классухи спуститься вниз не имели права. Зато наша начальница блистала внизу своим «придворным декольте». Я первый раз видела это декольте – половина груди и почти вся спина голые.

Наконец громадный зал начал наполняться. Дамы в светлом, мужчины во фраках с орденами и с широкими муаровыми лентами через плечо, военные чересчур разукрашены – столько на них всяких побрякушек, качаются серебряные и золотые шнуры, позвякивают шпоры. Вдруг все засуетились. Образовался широкий проход, и по нему торжественно проследовали царь и царица. Они оба встали на какое-то возвышение в начале зала, и оркестр заиграл царский гимн «Боже, царя храни». Пел весь зал.

– Незабываемая картина, она запомнится на всю жизнь! Правда? – услышала я шепот. Это говорила стоящая рядом Наташа Друцкая, переведенная в наш класс. <…>

Гимн кончился. Царь подал руку знатной московской даме Базилевской, грянул оркестр, и бал открылся торжественным полонезом. Картина была красивая. И вот прошло очень много лет, я смотрела вторую серию фильма «Война и мир» по роману Толстого в одном из московских кинотеатров. И вдруг машина времени сделала крутой поворот, сместились века, перевернулись годы, и я опять почувствовала себя девчонкой на хорах Дворянского собрания. До чего же хорошо и похоже был сделан придворный бал. Вообще, этот фильм Бондарчука я считаю эпохальным и очень люблю его.

После полонеза танцевали вальс. Хорошо танцевали старшие царские дочки Ольга и Татьяна (из детей только они и присутствовали), и еще все восхищались великим князем Дмитрием Павловичем, который впоследствии убил Распутина. Он танцевал то с Ольгой, то с Татьяной. Вальс исполнялся с фигурами, и в левую, и в правую сторону. Старшие институтки стали сзади напирать на нас, некоторые просили: «Дайте и нам посмотреть», а другие бесцеремонно отодвигали нас назад. Мазурку я еще немного видела, а потом вдруг очутилась в последнем ряду и, заметив у стен скамейки, с радостью уселась. Скоро рядом со мной оказалась Вера. Наташа Друцкая держалась впереди. <…>

Настал день приезда Таши. <…> С утра в ожидании волновалась, бегала к седьмому классу и заглядывала в стеклянный верх дверей. И наконец вот она приехала. У последней парты стоят несколько «стареньких» девочек. Новеньких в седьмом классе всегда много, но ведь это сестра отчаянной шалуньи Лельки Лодыженской, слава о которой доходила и до прошлогодних приготовишек. Таша в синей кофточке и беленькой косынке, подвязанной под подбородок, как и полагается после бани. Белый платок очень идет к ней. Он так оттеняет хрупкость и нежность ее бледно-розового личика. Но глаза заплаканы, а губы пытаются улыбаться девочкам. Я поцеловала ее. Первый раз в жизни она крепко обняла меня.

– Сейчас мы идем ужинать, – быстро говорю я, – а потом пойдем в дортуар надевать «полупарад», я обязательно прибегу к тебе помочь одеться.

В дортуаре Таша ведет себя очень растерянно. Ведь как часто твердила я ей дома все гласные и негласные институтские правила, она, видно, все забыла, так потрясло ее расставание с мамой. С этой минуты мне непрерывно щемит сердце, точно это я в первый раз приехала в институт. В зале я все время оглядываюсь на седьмушек. Таша сидит спокойно, но глаза у нее такие несчастные и на щеках два красных пятна. Ступина, которая изображает роль главной надзирательницы за порядком, подходит ко мне, я сижу у раскрытой в коридор двери, и, наклонившись, шипит в ухо:

– Перестань вертеться, это неуважение к лектору. <…>

Тем временем в коридоре началось оживление. Из последней двери зала выскочила Евгения Петровна. Мартышка, оглядываясь, бегом побежала по направлению к лазарету. Косички взлетели, а туфли громко шлепали.

«Странная она, – подумала я, – надо же такое представление устроить!»

Вера Куртенэр, пожалуй, права. Она считает, что у Мартышки в голове не все дома. Помню, в приготовительном классе Мартынова под большим секретом сообщила мне, что ее дедушка убил Лермонтова на дуэли. Я не знала в девять лет, кто такой Лермонтов. Понятно, развитие детей начала века сильно отличалось от развития современных детей. Я сообщила маме об этом факте. Лермонтов был любимый мамин поэт, она пришла в ужас:

– Уж молчала бы об этом, дурочка!

Она тут же стала мне читать стихи поэта. Они мне очень понравились, особенно «По небу полуночи ангел летел…» и «Русалка».

– И вот на такого поэта какое-то ничтожество подняло руку, – сказала мама.

Позже, в шестом классе, я была свидетельницей того, как одна из девочек выразила Мартыновой возмущение поступком ее дедушки. Я видела, как Мартышке это больно, и высказалась в ее защиту:

– А твой дедушка, может, запорол десять человек крепостных, разве ты можешь отвечать за него?